Рембрандт

Переходим к графике. Ландшафтные офорты начинаются с 1640 года. Перелистывая в этом направлении альбом Ровинского, отметим то, что бросается в глаза, опять-таки не вдаваясь ни в какие технические разъяснения. Мельница начинает появляться часто, иногда в целом множестве на одном офорте, сливаясь с церквами, колокольнями и лесами корабельных мачт. Странно это сочетание мельниц с церквами: церкви меняются в истории, но мельница остается. Она командует и на офорте 1640 года. Небу отдано три четверти доски, воздуху же – весь офорт. Таковы и другие офорты. Повсюду свет, небо, воздух и бесконечная даль. Особенно это кидается в глаза на чудесных рисунках, часто состоящих всего из каких-нибудь нескольких черт. Современные Уистлеры и Гадены – только бледные отподобления великого образца. На некоторых более разработанных офортах, с большими ближними планами, иногда холмоподобные избы втиснуты в группы деревьев. Но почти всегда рядом с ними открываются блики в светлую белую даль. Птиц же всё нет, и это особенно удивительно, когда дерево растет так близко к зрителю, что можно рукою коснуться его ветвей. Воздушная и безмолвная светлая пустыня. Когда-то земля, с буйною роскошною растительностью, с почти сказочными лесами, с деревьями выше пятиэтажных домов, представляла ландшафт без птиц. Жужжали стрекозы – этот древний зверь. Но птиц ещё не было. То же явление мы встречаем у Рембрандта, и это порождает у всякого, созерцающего эти чудесные офорты и рисунки, безотчетную грусть. Скучно без птиц – и в жизни, и в живописи. Знаменитый большой офорт под названием «Три дерева» весьма и весьма характерен для Рембрандта. Небо курится фантастическими облаками. В нём ощущаются элементы грозы и дождя. Но часть неба, окружающая деревья, чиста и светозарна. Деревья, как три брата, переплелись между собою вершинами, в которых местами, в листве и просветах, брезжут магические пятна. Все деревья таят в себе светоносную мистику, малозамечаемую рассеянным взглядом. Они вырастают из темноты и колышатся в свету. Предчувствуя непогоду, куда-то несется по небу журавль. Хочется применить эпитет «божественный» к характеру изображенной на этом офорте дали, озаренной всё тем же искусственно-магическим, почти шаманским светом. Опять и опять деревья, с мельницами среди мечтательных церквей, с лодками на прудах, с зияющею случайною пещерою в глубоком мраке, с фантастическими пригорками, иногда с руинами. Попадаются деревушки у пустых деревьев без птиц, с длинными узкими дорогами, уходящими в даль. На офорте 1651 года представлено большое светлое поле, кутающееся в небесной атмосфере. Это почти топографический эскиз, но гений художника делает из него произведение искусства. Даль изображенная и даль только ощущаемая безмерно широки. На офорте 229, по Барчу, замечательно представлен поворот дороги вдали. Это один из лучших пейзажей Рембрандта, при всей видимой простоте своей.

Таковы ландшафтные офорты Рембрандта, в их самой общей идейной характеристике. Что касается рисунков, то в них мы имеем довольно много разных пейзажей, частью акварельных, частью исполненных пером. Некоторые из этих пейзажей разработаны и закончены, давая как бы отдельные художественные произведения. Другие намечены эскизно, обобщенно, иногда схематически. Мотивы всё те же. Рисунок, в Британском музее, дома, помещенного в группе полупризрачных, световых деревьев, прелестен, почти как сновидение. Другой рисунок там же вполне законченная картина, мягкая и воздушно-нежная. На луврском рисунке мы видим рядом, как командующие величины, мельницу и колокольню. Здесь же пастух и стада. Все там же, в Британском музее, рисунок чудесной прибрежной дали: всё потонуло в ликующем свете. Затем целый ряд рисунков, графический материал которых сведен к абсолютному минимуму. Две-три черты и несколько точек – ничего другого, и перед глазами зрителя вдруг открывается волшебная панорама в беспредельной перспективе. Небо, воздух, свет, солнце – и даль. Всё – и больше ничего.