Ренар Холл

Работа была практически сделана. Я сумела расставить все книги по своим местам, оставалось лишь прибрать многочисленные свитки, испещренные разным знаками, многие из которых мне были абсолютно непонятны. Вместе с тем, сворачивая один свиток, я обратила внимание на известный диалект. Более того — это мой родной, южный, аванесский язык.

Не раздумывая над моральной стороной того, что делаю, я раскрыла свиток и, сев за стол, принялась читать. Всего несколько предложений о каких-то исканиях, которые увенчаются успехом лишь тогда, когда искатель глянет внутрь себя:

"Я вижу, что ответы не извне, а внутри тебя. Искатель, знай. Пока последняя снежинка не растает, душа не сможет обрести плоть. И никогда ты не получишь искомое, коль дом твой окутан снегами. Юная душа тянется к свету и тьмой не вернуть ее".

Древнее пророчество? Хотя, такое ли оно древнее, если пергамент достаточно свеж, а чернила почти не выцвели? Следует полагать, над расшифровкой этой загадки и бились монахи, за которыми мне поручили прибирать? В основном все книги, что я расставляла, были посвящены проклятиям, магии холода и смерти, общению с духами и переходам в иные миры. Вот только те, кто пытался раскрыть ее смысл, не учли, что у нас на юге нельзя воспринимать сказанное буквально.

Я раскрыла другие свитки, в том числе и те, что уже убрала. Оказывается, это важно для господина Ренара. Он всячески пытался сделать то, о чем говорила Валхава — одна из аванесских пророчиц, к которым часто прибегают как к последней надежде, ведь Валхавы берут слишком дорогую цену, каждый раз разную, но всегда значимую для дающего, зато сказанное ими всегда оказывается верным.

Монахи сконцентрировались на фразе о последней снежинке, оттого, судя по летописям, в Ренар Холле еще три цикла назад пытались истребить снег, всюду зажигали огни, снег топили, запрещали ему идти, ели наконец, но успехом, судя по всему, эта глупая затея не увенчалась. Мой звонкий смех эхом отскочил от стен библиотеки и утонул в моем же судорожном вздохе. Слишком вольно мое поведение, но зов тайны, азарт не позволяли отступить. Пытливый, еще во многом детский ум, не желал отказаться от загадки, пока не найду ответ. Я перебралась с двумя свитками на диван. В одном — пророчество, а в другом одно из наиболее приемлемых на мой взгляд толкований. Один из монахов предполагал, что Валхава, как я и думала, имела в виду не буквальное толкование…

Сама не заметила, как, закрыв на минуточку уставшие глаза, уснула.

Проснулась от стука собственных зубов: холод заботливо укрыл ледяным одеялом, скинуть которое не получалось. Открыв глаза — в страхе замерла. В двух шагах от меня стоял эрцгерцог. Белоснежный кафтан с серебристой вышивкой по краю, обтягивающие брюки, заправленные в высокие сапоги, длинные прямые волосы, убранные назад… Ошибочно можно подумать, что перед тобой ангел, но, если взглянешь в глаза, поймешь — ангел смерти. Взгляд, полный боли и отчаяния сейчас источал иные эмоции. Я судорожно сглотнула, тщетно выискивая подходящие случаю оправдания. Как назло, на ум ничего не приходило.

Господин Ренар медленно, как крадущийся снежный барс, преодолел разделявшее нас расстояние, наклонился ко мне. Сердце от страха и вовсе биться перестало. Пряди его волос коснулись моих ладоней, из которых мужчина вытащил свиток. Раскрыл его, видимо, чтобы убедиться в содержании:

— Ваше высочество, я… — даже не поднимаясь с дивана, поскольку от страха ноги одеревенели, я пыталась хоть как-то сгладить ситуацию. Уволит. В лучшем случае уволит. Если бы в нашем доме слуги позволили подобную вольность, отец бы высек на конюшне и выкинул на улицу. Брать господские вещи…

— У вас острый язык, юная графиня, — взгляд из свитка переместился на меня, бледную от страха, с красными от недосыпа глазами, сейчас блестевшими от застывших слез. — Надеюсь, это следствие столь же острого ума, а не его отсутствия? Что вы думаете по этому поводу.

Я задохнулась от… негодования. Как воспринимать услышанное? Комплимент? Оскорбление? Если комплимент, то отчего он не был преподнесен в более приемлемой форме? А, если оскорбление, то форма, напротив, слишком мягка. С другой стороны, меня однозначно не собираются ни пороть, что недопустимо в отношении дворянина, и запрещено королем, ни увольнять. Или, увольнение последует, если я не развлеку господина собственной версией, коя у меня, несомненно, оформилась?

— Я…

— Ну же. Не заставляйте меня ждать.

— Если позволите, — я нырнула ногами в холодные туфельки и подошла к эрцгерцогу, заглядывая в свиток, словно содержание могло измениться. — Здесь все неверно.

Взгляд мужчины утратил насмешку. В нем скользнул интерес. Я подошла к столу, расстелила свиток с пророчеством и склонилась над ним. Хозяин дома сделал то же самое. Касание мужского плеча, пусть невинное, но все же недозволенное, смущало и отвлекало. Чтобы сконцентрироваться, провела пальчиком по витиеватым строчкам: