Репрессированный ещё до зачатия

Тетёха с минуту думает и благоразумно обходит стороной сердитую старуху.

Началась служба.

Я снова услышал тот неземной голос, который стоял у меня в сердце с той самой поры, как я лет пять назад был здесь при возвращении из ярославской командировки. Я снова увидел того мужчину с тем неземным голосом. Как он выводил это «Преподобный отче наш Сергий, моли Бога о нас!» Наверное, под это пение радостно умереть.

Евангелие читал сам патриарх Московский и всея Руси Пимен.

По временам я взглядывал на маму. Она с тихим усердием молилась, в глазах её дрожали слезинки.

Служба кончилась и мама неохотно, медленно пошла на улицу, говоря:

– Хорошо службу правили. Я б голодный день тут стояла…

Ярко светило солнце. Боже, как много солнца!

На порожках трапезной старухи разложили на газете хлеб и ели.

– Я оголодала – на лавку не взлезу. И всё ж таки в голод хорошо службу нести – легко, – говорила одна старуха.

Другая ей возразила:

– С твоей лёгкости я чуть не упала в обморок.

Мама достала из сумки две пластинки хлеба и одну отдала какой-то рядом стоявшей бабке.

У проходившего мимо парня с длинными волосами старичок спросил:

– Не подскажите, где тут продают лампадное мало?

– Я лампадное масло не ем, – ядовито хохотнул длинноволосик. – Предпочитаю постное. Перепадает иногда сливочное.

Старичок обиделся и упрекнул парня:

– В церкви надо шутить умеренно.

Не спеша мы с мамой пошли к электричке.

Навстречу шла молодка лет тридцати. Указывая на меня пальцем, прошептала мальчику, держала за руку:

– Это батюшка!

Я сказал:

– Не верь, мальчик, маме. Она говорит неправду. Я матушка.

Молодка насупилась и спросила меня:

– Вы всё же батюшка?

– Я сказал, я – матушка, – и усмехнулся.

Мама просияла:

– Цэ гарно, шо тебя хоть из-за бороды принимают за батюшку. Батюшка – святой человек!

Не спеша мы с мамой побрели к электричке.

На переходе мама бойко помолотила на красный. Я в два прыжка догнал её и за руку вернул назад:

– Ма! Куда Вас несёт нечистая? Что Вы забыли под колёсами?

– Дурость, – покаянно улыбается мама. – Шо ж ещё?

– В метре от вас уже была машина…

– Спасибо метру. Подай Боже ему здоровьячка.

И мы рассмеялись.

1 марта. В сумерках

Принёс в свою районную библиотеку книги.

Старушка из читательниц подошла ко мне:

– Вы про шпионов принесли? Я только про шпионов ищу книжки.

– Я сам шпион.

Библиотекарша уточнила:

– Был бы шпион, молчал бы.

Она повертела мой формуляр, сморщилась:

– Вы зачитали книжку за 66 копеек. Умножаем на пять. С вас три тридцать штрафных.

– А почему умножаете-то только на пять? Вас научили умножать лишь до пяти? А если б одолели таблицу умножения до тысячи?

Я отдал три тридцать и бегом домой.

В тепло.

Мама варит борщ. Переживает:

– Як одна баба жалилась: «Ой, диду, я борщ дужэ кислый сварила – аж за ухами кисло!» А дед отвечает: «Не журись, бабо! Поедим. То ему и всё будет». У меня такой не должен бы выйти…

Я налил ей полную корчажку с ушками.

– Съедите?

– Раз налил, съем. – И скоро доложила: – Ну, два раза зажмурилась[150] – управилась с борщом. Хорошая погода сегодня будет.

Подошло тесто.

– Ну, хорошее ж, – сияет мама. – Как вата. Бачь, вчера выходилось, выгрелось, выигралось хороше. Надо ж такому получиться! Пирожки там хорошие – хоть на продажу продавай! – На ладошку положила пирожок. Любуется: – Не пирожок – вот ком золота!

Последний лист с пирожками мама вытащила из духовки рано. Сыроватые вышли пирожки. Пригорюнилась и улыбнулась. Вспомнила:

– Одна баба хвалилась: «Кума, кума, какой я хлеб хороший испекла. Як пух, як дух, як милое счастье!» А как мужик взял, ударил тем хлебом в спину – сукин сын, як каменюкой!

Она озирается:

– Толька, а где нож?

– У меня в кармане. Пощупайте! – И подставляю ей бок трико, в котором нет карманов.

Вечер. Сидим без света. Сумерничаем.

– Жила одиноко одна бабка, – говорит мама. – Продала хату, начала с конца… У неё было семеро сыновей. Пошла проситься жить к одному. Дали поесть. Она заплакала. Говорит: дом, корову продала – всё украли. Сынок и говорит: «У меня дети. Тесно. Пойди к Ивану или к Петьке». Всех сынов обошла, нигде ей нет места. Пришла к зятю. У него семеро детей. Плачет старуха: продала хату, корову. Все деньги украли…

– Не беда! – смеётся зять. – Не украли б голову!

И командует жене:

– Выкупай мать, покорми и пусть лезет к ребяткам на печку греться. – И тёще: – Будешь, мать, с ребятами сидеть. А жена пойдёт работать. Двое будем работать. Так и заживём.

Поела старуха, выкупалась и отдала зятю узел с деньгами.

Узнали про такой оборот дела её сыны и обиделись: продала дом и корову, а нам, родным сыновьям, и по рублю не дала. Всё зятю колыхнула!

– Бачишь, сынок, – сказала мне мама, – як оно бывает. Один последний кусок разломит пополамки, а у другого и жменю снега зимой не выпросишь.

История с намёком? Мне почему-то стало неловко и я сказал:

– Ма! А чего б Вам не остаться жить у меня?

– Не, сынок. Тут у тебя скучно. Все дни сиди одна у окна? Жди тебя? Вчера вечером тебя нету. Одна… Страшноватонько…

4 марта. «Всегда встрену тёплыми руками»