Репрессированный ещё до зачатия

– Она спросила: сколько? А я просто для ровного счёта бухнула. Сто!

– Ой! Смотри! У неё пистоль на боку заряженный?

– Не приглядывалась. Муж, начальник охраны, ко мне на четвёртый этаж сам приносил эти фонарики.[163] Приобрела сразу двух таких друзей из охранки!

– Ой!.. Как бы они не разрядили свои две штуки в тебя одну.

– Я тоненькая. Промажут!

– Да-а… Не имей сто рублей, а имей одну такую жену!

– Я теперь могу идти работать в торговлю… Что б его ещё такое ссыпать?

– Ссыпь меня за три шестьдесят две – мой гарантированный месячный заработок.

– Нет, милый. Не ликуй. Я тебя сбывать не стану по той простой причине, что ты сам приносишь три шестьдесят две да ещё сам столько стоишь. Зачем же тебя сбывать?

Мда, эти сто рэ нам не помешают.

Ведь когда она пришла, я бегал звонить в «Комсомолку». По заданию этой газеты я ездил год назад в Киров. Написал четыре страницы о девицах-механизаторах из Зуевки. А материал до сих пор не ставят. Места нету!

А когда дадут, идол знает. Тут всякая копейка на счету. Есть-то хоть через раз надо.

Я сказал новой заведующей сельским отделом:

– Может, позвонить главному редактору?

– Если у вас есть такие возможности.

– Ну год же тянете! От вас же ездил!

– Не всё даём даже тех, кто ездил от нас. Многое значит и уровень исполнения. Места нам не дают. Вчера стояла в полосе. Так сняли! Пошёл официоз.

– Может, на следующей неделе?

– Вряд ли. Там начнётся сессия Верховного Совета и места на первой полосе нам не дают. А вообще попытаемся…

– Ну что ж. Такова судьба авторов. Ждать…

А потому приходится только изредка обедать и эта сотня для нас золотая.

Сначала Галина писала. Я чистил картошку и тёр для картофельных оладьев. Потом роли сменились. Я пишу. Она печёт и ест.

Дым стоит – жену не вижу у плиты.

Вот как у нас оладьи пекут!

Открываю окно.

– А что если с дымом на улицу улетит и жена? Что тогда? – забеспокоился я.

– Для тебя это будет рай! У тебя уже триста рэ на книжке…

– Не у меня, а у нас… Потом… Мы договорились, феники, что я заработаю, будем копить на море, на лето. А жить попробуем на твои и слегка на мои. Потом… Тебе надо купить плавательный бассейн, пардон, купальный костюм.

Под эти сто мы так размечтались, что мне стало страшно так много капиталу держать дома. Я хочу их сейчас же отнести в сберкассу. А Галя против:

– Не надо. Не уходи… Мне одной будет скучно сидеть.

22 октября 1976. Пятница.

Полгода

Проснувшись, Галинка спросила:

– Какое сегодня число?

– Двадцать третье. Уже полгода мы с тобой в союзе. Ты эти полгода жила или страдала?

– Жила, мурик.

– Ну, слава Богу!

– И тебе. Где б его ещё сто рэ сорвать?

– На каком углу? Ой, смотри, пойдёшь сегодня вот на свою профсоюзную конференцию – выросла за эти полгода моя гражданочка! – и та вчерашняя бабка выстрелит в тебя за обманку. А сама будет в нашем платке.

– Пусть только попробует. Ей это так не пройдёт!

– На конференции, наверное, будут книги…

– Не знаю. Надо взять почитать что-нибудь, пока там будут тянуть отчётную резину… Мурик, за мной!

Надо крутиться.

Я помогаю ей как преданный пёс. Подаю горячие бигудёхи, которые грел сам, ещё какие-то финтифлюшки.

– Благодарю тебя за помощь. А теперь тебя зовёт кухня. Грей оладьи мне!

– Видали, какой амфибрахий!

– Вообще-то можешь и не греть. Я могу схомячить и такие, – берёт она со сковороды и ест.

– Нет. Такие холодные мы не позволим. Много съедите, пока разогреетесь! А так на приобретение тепла ничего не уйдёт. Они ж будут уже горячие.

Она поела оладьи, выпила кружку чая с «Маской»:

– У меня всё масло во рту.

Наливает ещё чаю.

– Не поможет – кинь в рот соды. Будет резина… На конференции очень не балуйся. В день полугодовой жизни я тебе признаюсь, милая. На «Агате» я везде понапихал телеглазки, и по нашему «Темпу» я весь день смотрю, как ты там себя ведёшь.

– Ну как впечатление?

– Продолжайте в том же духе… Радушка, не надо так долго вертеться у зеркала. А то я могу и не пустить. Пускай мы расписывались целых полгода назад, но моя власть над вами пока, думаю, ещё в силе… Тугрики будешь брать? На книги?

– Да.

– Сколько?

– Сколько дашь.

– Вот тебе три рэ. Только, пожалуйста, не сбрасывайся по рублю. Если будет назревать бутыльбол,[164] ты им скажи, что с девушек брать нельзя. Их надо угощать! По-царски!

У зеркала Галинка примеряет паутинку:

– Как Манькя с трудоднями. Не идёть…

– Были б трудодни.

– Ну чёрт с ней, с ружьёй!

– Ты ж возвращайся. В двадцать три по телеку концерт «Рой Кларк кантри-шоу» из США. Не захочешь вернуться к мужу, приезжай хоть концерт послушать.

– Не бойся. Концерт я не пропущу.

– Ты свои знаки отличия уже надела?

– Нет… Сейчас.

Она смотрит в шкатулку с кольцами. Её кольца нету. Нырь в туалет – на подзеркальной стеклянной полочке нету.

– Где кольцо?

– А почему ты меня спрашиваешь? – отвечаю я невинно.

– Я опаздываю.

Я достаю кольцо из шкафа.

Вчера сам туда положил, увидев в туа.

– Уже второй раз ты бросаешь кольцо в кабинете задумчивости. Это, сударыня, дурной знак!