Репрессированный ещё до зачатия

– Мне хочется увидеть тыщу, которую не ты, нахал, выиграл, а я. Я даже за её получение расписалась на небесах.

После воскресной гимнастики мы двинулись к ванне.

Я залез первый, принял кое-что в виде душа. Потом и она основательно обтиралась с ладошки ледяной водой.

Всё-таки жена у меня бесстрашная.

Начала она разогревать завтрак.

Пол-оладушка упало на пол.

Она быстро подняла и кинула в рот, принципиально не вытирая:

– Как важно иметь чистый пол и хорошего мужа, который может многое, если не всё. Лично держит всегда пол в образцовой чистоте.

– Стараюсь, матушка…

– Чудно… Когда я начинаю готовить, ты садишься рядом, если твоя помощь не нужна, и смотришь. Выжидаешь урона с моей стороны. Если упадёт, на лету хватаешь и безапелляционно заявляешь: «Что с возу упало, то в моём желудке пропало. За мой желудок не боись. Глотаю кривые ржавые гвозди – выскакивают прямые, новёхонькие. Справка. В крокодиле металл переплавляется и пропадает бесследно. А у меня ничего не пропадает. Безотходное производство!»

– Что сегодня будем делать?

– Гулять. Попробуем прогуляться без заскоков в магазины.

– Не выйдет.

– Будем их обегать, как бы это нам тяжело ни давалось. Ох мы! Дети очереди. Я даже вырос до начальника очереди.

Уже час дня.

На Галинке маечка с короткими рукавами.

– Галь, у тебя мурашка.

– Убей мурашку!

Я легонько погладил её руку. Не могу я бить на ней мурашку. Бия мурашку, я б ударил свою радость. А это в мои планы не входит.

Галинка прижалась локтем к моей руке:

– Какой ты горячий! Почему ты такой горячий?

– Потому что я мужчина.

Я в самом деле всегда горяч, как воробей.

После обеда двинулись в Кусковский парк. На мою Рассветную, 56. Там я жил когда-то.

Было уже прохладно.

На пруду лёд. Я ступил на него. Подпрыгнул.

Лёд треснул, выскочила вода, и Галинка пулей отбыла на берег.

Я всё-таки совращаю Галинку в свою веру.

Она в опаске бредёт по пруду:

– Первый раз я была у тебя в январе. Ты повёл меня на Терлецкий пруд. Я спокойно пошла. А вот теперь я знаю, какая здесь вода, я видела её и боюсь.

– Но идёшь! Герои всегда боятся, да делают. В этом героизм, матинка.

Мы перешли на островок, где когда-то в любовных плясках кобенились цари и царята, потом тихонько побродили по пруду и подались назад к себе.

Я шёл с приобретением. Нёс прутик алюминиевый – прочистить воздушку в ванне, раз слесари не могут, а скорей, не хотят.

Дома я сразу кидаюсь резать лук для пельменей.

Галинка дует мне в плаксивые глаза, говорит очень хорошо, ласково так:

– Миленький! Может, ты для начала помоешь руки с мылкой?

И напоминание, и совет без нажима, без напора.

Я кидаюсь с чумовым рвением мыть руки, будто бы всю жизнь мечтал это делать.

– Радушка, ты чего там шуршишь?

– Всё-то вам расскажи.

Я слышу, она разбила яйцо – путь к разгадке, почему это у неё тесто для пельменей раньше было жёсткое, а вот прочитала и разбила для мягкости.

Я так подумал и переспросил:

– Ты разбила, чтоб тесто было мягче?

– Гм… Я всю жизнь била.

– А что ты вычитала тогда?

– Единственное. Тесто надо закатать в шар, накрыть салфеткой и…

– … выбросить за окно?

– … положить на двадцать минут. В жизни не видела, чтоб маманя занималась такими вещами.

Она раскатывает тесто. Я режу чеснок.

Галинка блаженно понюхала воздух:

– У-у!.. Пахнет мяска. А-а-а, – закатила глаза. – Аж слюна выступила, облизаться захотела. Ух пельмешки сейчас будут! Вот ты помогаешь – мне с настроением делается. А будь я тут одна, а ты где в комнате, я б делала без настроения. А сейчас тесто хорошее. Мякенькое. Воды, наверно, больше, чем вчера. Всё от воды, может.

Мы перестраиваемся.

Я раскатываю кусочки теста. А она уже лепит пельмени розами маленькими, беленькими. Лепила, лепила и попутно куснула меня в шею.

– Оё! Что ты делаешь? Больно!

– Я зубы точу.

– Ты не знаешь, что напильник лежит под мойкой? Почему бы его не взять?

– Чего ты ржёшь, мой конь ретивый? Предупреждаю, пельмени будут и с таком. Мяса мало. Несколько кружочков останется. Давай с чем другим сделаю?

– Ну… С хлебом или маленькие кусочки теста вкладывай…

– Я серьёзно.

– И я не шучу. Баловница ты у меня.

– Раздушу тебя! – обхватывает меня за шею.

– Не имеешь права.

– Имею. Я за это расписывалась.

Галинка поставила ногу на стул, пробует первый пельмень. Повар сыт с пальчика!

– Готовая композиция! Уральский мастеровой пельмешник. Я в Челябинске видел памятник такому умельцу… А что, уксус в мясо влить?

– Можно попробовать.

– Взять немножко фарша, влить уксуса и отдельно положить эти пельмени. А для надёжности, чтоб не перепутать их с другими, съесть их сырыми. Наверняка не спутаешь!

– Укусю-ю!

Я гляжу, как она моет посуду.

– Ты о чём думаешь? – спрашивает она.

– Да так… Обо всём… Разве это плохо, когда муж иногда думает?

Сварила первую партию.

Тарелку горкой наворачивает сначала мне.

Я влил себе уксуса. Ем.

– Галь! Бери у меня, пока сварятся твои. А я у тебя потом вычту.

Она берёт моей ложкой. Я достаю её, питерскую.

Она себе строго:

– Не ешь двумя ложками! А то два раза будешь выходить замуж!.. Ой! Съела ж я таки один пельмень из твоей ложки! – Она резко пересаживается на угол: – Я с угла семь лет не буду выходить!