Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

В сибирской ситуации начала 1918 года не нашлось места хоть сколько-нибудь здравой логике, которая послужила бы определяющим фактором интересов и настроений союзников. Отличительными ее чертами стали чрезвычайная сложность и нестабильность. Внутриполитическое положение дел в Сибири после двух революций, случившихся в европейской части России, оставалось запутанным, ненадежным и неясным. Среди многообразных интересов, вдохновлявших Центральные державы с точки зрения подхода к сибирским проблемам, не находилось ни одного общего преобладающего интереса, который мог бы придать единство союзническим целям. Различные правительства Антанты рассматривали Сибирь, о чем подозревал Вильсон, главным образом как средство достижения тех или иных скрытых задач, причем между ними было мало общего. Японцы проявляли заинтересованность к укреплению своих политических и экономических позиций на азиатском материке; французы желали свергнуть советское правительство ради спасения части инвестиций в Сибирскую и Маньчжурскую железные дороги; британцы искали новый канал доступа к Ближневосточному театру военных действий и с его помощью сдерживать германо-турецкое наступление на бессильную ныне Россию. Ни одна из этих держав, как совершенно правильно предполагал Вильсон, не испытывала особо доброжелательных чувств к сибирякам ради самих сибиряков. Фактически Сибирь в первую очередь представляла собой поле битвы за множество инструментов оказания тех или иных международных внешних давлений. В странах альянса не существовало внутреннего единства, то есть Сибирь не порождала общих импульсов, достаточно сильных, чтобы конкурировать с теми, кто попытается прийти на эту громадную территорию извне.

Американцы, знавшие эти места (к самым авторитетным и влиятельным из которых, пожалуй, следовало отнести мистера Джорджа Кеннана[43]), призывали правительство Соединенных Штатов различать Сибирь и Европейскую Россию, проявлять особый интерес к великим сибирским просторам и проводить особую политику, пытаясь спасти то, что не удалось сохранить в России.

Для такой точки зрения существовало немало оснований. Развитие Сибири во многом походило на развитие Северо-Запада самой Америки. Крепостнические институты и общественные комплексы Европейской России едва ли проникли в этот огромный регион. Его человеческий дух, порожденный пограничным опытом, во многих случаях не слишком отличался от атмосферы Соединенных Штатов и был отмечен личной независимостью и легкой неформальностью. Именно благодаря этим качествам американцы чувствовали себя в Сибири более комфортно, чем в самой России, где давние традиции царского деспотизма оставили более сильный отпечаток. Америка могла бы вполне ожидать, что ее лидерство окажется куда более желанным и эффективным именно среди сибиряков, нежели среди русских, живущих западнее. Здесь стоило рассчитывать на большее естественное сопротивление слабостям, сделавшим Европейскую Россию столь уязвимой перед заразой большевизма.

Если бы подобные аргументы оказали хоть какое-то ощутимое воздействие на государственных деятелей в Вашингтоне, было бы легче понять последующее вмешательство Америки в Сибирь. К сожалению, такого не произошло. Подход президента к сибирским проблемам Сибири (как и у его главных советников), оставался неоправданно высокомерным и абстрактным, не запятнанным никакими различиями географического или локально-политического характера. Сибирь, по мнению Вильсона, была такой же частью России, как Маньчжурия – частью Китая, а сами сибиряки представляли собой «русских» и, следовательно, заслуживали тех же чувств дружбы и доброжелательности, которые, по мнению президента, должны лежать в основе отношения Америки к России в целом. Если соображения, основанные на специфических характеристиках Сибири как части России, когда-то и учитывались Вашингтоном, в документах это никак не отражалось.

Неразбериха, ставшая следствием последующего вмешательства Америки в дела Сибири, стала закономерным отражением своеобразного беспорядка, повсеместно царившего теперь в этом регионе. Пытливому взору философа-историка, всегда стремящегося разглядеть порядок и единство в исторических процессах, предстояло в отчаянии отступить. В 1918 году Сибирь поддавалась лишь одному разумному обобщению: здесь владычествовал чудовищный хаос.

Глава 4 Первая высадка японцев

Теперь назревает необходимость более подробно рассмотреть вопрос японской политики в отношении Сибири – по крайней мере до той степени, насколько это позволяют ограниченные источники, состояние японской официальной мысли и мартовских подготовительных действий.