Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

1. Чтобы указы о создании новой армии гарантировали соблюдение адекватных дисциплинарных норм.

2. Чтобы советское правительство распространило на союзников все льготы, обещанные Германии в рамках Брест-Литовского договора.

3. Чтобы советское правительство согласилось на японскую интервенцию.

После возвращения военных атташе в Москву Госдепартамент отреагировал на отчет Фрэнсиса о состоявшейся обеденной встрече. Лансинг включил в свой ответ заявление о политике военной помощи, однако отправил его Рагглзу, прибавив, что о содержании вовсе не нужно знать послу:

«…Госдепартамент расценивает любые голоса за военное сотрудничество с Россией как грубую ошибку. Это сотрудничество нисколько не влияет на политику большевиков, но играет на руку немецкой пропаганде. В связи с этим не давайте обещаний военной поддержки. Наше правительство находится в противоборстве с Центральными державами, пытаясь оградить свободные страны, малые и великие, от господства германского милитаризма. То, что мы хотим помочь России, уже ясно. Но при этом Департамент согласен с вашими общими оценками большевиков и одобряет решение еще раз перепроверить их цели, прежде чем давать положительные рекомендации».

Причина этого сообщения неясна, но все же относительно объяснима. Упоминание факта, что правительство Соединенных Штатов «противоборствует» с Центральными державами, защищая свободные страны от немецкого милитаризма, плюс ссылка на его цель – поддержать Россию, очевидно, должна была указывать на то, что лучший способ, которым Америка могла бы защитить огромную страну от немецких посягательств, – помочь победить ей в войне на Западе. Подразумевалось (хотя и не заявлялось открыто), что Соединенные Штаты еще не были убеждены в том, что помощь, оказанная большевикам в создании новых вооруженных сил, будет эффективной для предотвращения попадания России в руки Германии.

Это указание, естественно, положило конец любому дальнейшему участию Риггса в московских дискуссиях о военной помощи[60].

Переговоры между другими союзными державами и наркоматом Троцкого, направленные на оказание союзнической военной поддержки, вскоре также полностью прекратились.

Условий, выдвинутых на Вологодском совещании 3 апреля, и личного влияния Нуланса оказалось достаточно, чтобы предотвратить любой дальнейший прогресс в этом направлении по инициативе союзников.

Между тем нет никаких свидетельств, что советские власти достаточно серьезно отнеслись к переговорам на эту тему, в первую очередь являющимся результатом энтузиазма Робинса и Садуля. У представителей союзников, по-видимому, как и в других случаях, сложилось сильно преувеличенное и сверхоптимистичное впечатление о том, что на самом деле было на уме у большевиков. В 1925 году Троцкий вспоминал встречу, на которой Садуль представил ему офицеров союзнических военных миссий в России с целью «установления контакта»: «Моя единственная цель в этих переговорах заключалась в получении военного снаряжения (в то время мы не знали о состоянии наших собственных запасов)… Но переговоры ни к чему не привели. Почему? Потому что Лаверн „очевидно“ получил инструкции из Парижа, что предстоящая борьба должна вестись против большевиков, а не вместе с ними».

В автобиографии, опубликованной в 1930 году, Троцкий продолжал рассказывать, как Лаверн предоставил в его распоряжение двух штабных офицеров, которых можно было считать «более компетентными в военном шпионаже, нежели в военном администрировании». Даже сам Троцкий не выделил времени ознакомиться с их отчетами. Вспоминая вместе с Садулем случай, когда последний представил ему офицеров союзников для оказания помощи наркому в организации новой армии, они не могли сдержать «смущенного смеха»: «Мы буквально не знали, что сказать друг другу».

Конечно же, все это было далеко от восторженных надежд и мечтаний, которые Робинс и Садуль хотели бы вложить в возможность помощи союзников.

Возможность интервенции по советскому приглашению

Если первая из двух главных надежд, характеризовавших попытки советско-союзнического сближения в марте и апреле 1918 года, упиралась в согласие большевистских лидеров на сотрудничество в вопросе восстановлении русской армии, то вторая заключалась в возможности «приглашения» коммунистами сил союзных государств в Россию для фактической интервенции. Обе концепции тесно связывались и часто переплетались в мыслях и дискуссиях участников этих драматических событий и, вполне возможно, рассматривались как единая тема. Но пункты, поставленные на карту в этих двух вопросах, существенно различались, и по этой причине предпочтительнее рассмотреть их отдельно.