Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Следует напомнить, что возможность интервенции с согласия большевиков, как и возможность военного «сотрудничества», стали предметом обсуждения в разгар чрезвычайных тревог и вражеских вылазок, которыми были отмечены последние дни февраля и первые два-три дня марта, что, в свою очередь, связывалось с возобновлением немецкого наступления на Россию и ратификацией Брест-Литовского договора. Локкарт, телеграфируя из Петрограда в первых числах марта, внушал своему правительству надежду на то, что, если союзники воздержатся от самостоятельных действий, возможно, удастся получить прямое приглашение от советских лидеров английскому и американскому правительствам «к интервенции Владивостока, Архангельска и т. д.». Отметим и любопытное обстоятельство, что Троцкий был вынужден отправить 1 марта телеграмму Мурманскому Совету с указанием «принимать любое сотрудничество со стороны миссий союзников». В кругах союзников это было истолковано как выражение советского согласия на предварительную высадку в этом городе.

С особым рвением предположение, что интервенция может быть осуществлена по соглашению с советским правительством (или по приглашению), прозвучавшее как раз во время начала великого немецкого весеннего наступления, было воспринято британцами. Это была вполне естественная реакция на любую выдвигаемую идею, позволившую бы удержать большее количество немецких войск на Восточном фронте.

Здесь снова необходимо учесть, что в период, предшествовавший окончательной ратификации Брест-Литовского договора, надежды такого рода являлись отчасти оправданными. На этом этапе никто не знал, действительно ли договор будет ратифицирован и взаимно соблюдаться. В дни наивысшей напряженности, предшествовавшие ратификации, советские лидеры указывали – если немцы продолжат наступление и попытаются свергнуть их силой оружия, большевики, в качестве последнего и отчаянного средства, рассмотрят возможность принятия военной помощи союзников. Неудивительно, что в ходе англо-французских дипломатических дискуссий, проходящих в Лондоне в середине марта (непосредственно перед ратификацией договора), Бальфур высказался в пользу отсрочки вмешательства в надежде призыва к японской интервенции, исходящего от самих русских. На самом деле даже эта надежда, какой бы обоснованной она ни казалась в свете отчетов Локкарта, в целом являлась весьма призрачной и иллюзорной. В связи с мурманским инцидентом, как мы уже отмечали, ЦК большевиков никогда серьезно не рассматривал вопрос о молчаливом согласии на какое-либо фактическое передвижение союзных войск по советской территории. Нет никаких оснований полагать, что Ленин когда-либо одобрил бы действия подобного рода (за исключением крайней необходимости тотального немецкого нападения).

В этих обстоятельствах можно было бы подумать, что, как только Ленин вынудил своих несговорчивых товарищей принять «позорный мир» и договор был ратифицирован, все разговоры о вмешательстве союзников с согласия большевиков прекратились бы. Однако это не так. В ходе интенсивных бесед, которые Троцкий вел с Робинсом, Локкартом, Садулем и военными представителями союзников уже после ратификации, нарком продолжал обсуждать эту тему таким образом, чтобы создать впечатление существования реальной возможности согласия на военное вмешательство союзников при определенных условиях. Эти условия уже упоминались по меньшей мере дважды: в конце марта и 7 апреля. В первом случае это произошло при разговоре Троцкого и Садуля. Троцкий определил условия следующим образом (у нас есть только отчет Садуля, и мы должны учитывать его страстное желание увидеть пользу от соглашения между советским правительством и союзниками):

1. Интервенция должна быть осуществлена не исключительно японцами, а союзными державами, действующими сообща.

2. Она должна быть строго военной, то есть не должно быть никакого вмешательства во внутриполитические дела России, никакого заигрывания с оппозиционными группами, как это произошло на Украине и в казачьем Придонье.

3. Японцы должны точно указать, какие аннексии, контрибуции и другие уступки захотят получить от России.

Последнее условие, подразумевающее, что цели Японии носили чисто хищнический характер, безусловно, несло оскорбительный подтекст для Токио. Казалось, что в ранний период своего существования большевики получали удовольствие от формулировок при обращениях к «империалистическим» правительствам. Как только появлялась возможность, они непременно подчеркивали, что последние руководствуются наихудшими мотивами из всех возможных и не отвечают по существу.