Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

В «долгой и бурной дискуссии», проведенной Троцким с военными представителями сразу после получения известия о высадке японцев (7 апреля), он, по-видимому, добавил еще два условия к трем вышеупомянутым. Одно из них заключалось в том, что в военных вопросах сотрудничество должно сохранять «лояльность», даже в случае отсутствия политического признания советской власти. Это, по-видимому, относилось к различным обсуждаемым формам военной помощи, за исключением прямого вмешательства. Второе, весьма любопытное по сути, гласило, что вмешательство должно служить интересам как России, так и союзников, при этом последним следует «изучить возможность территориальных и экономических уступок на дальневосточных территориях». Что это означало и кому должны были быть предоставлены эти уступки, совершенно неясно.

Одновременно Троцкий неоднократно подталкивал в этом направлении и Локкарта и, похоже, был даже еще более оптимистичен в своих предложениях. 28 марта Локкарт сообщал, что в ходе дискуссии накануне Троцкий сам упомянул «возможность отправки союзных войск в Россию через Сибирь», упомянув при этом желание России принять помощь союзных стран теперь, когда она вовлечена в борьбу не на жизнь, а на смерть. «При условии гарантий союзников по определенным пунктам и присутствия их вооруженных сил, – телеграфировал Локкарт, – Троцкий не имеет возражений против японских войск. Отношение большевиков к союзникам совершенно изменилось, причем изменилось осознанно. Это изменение, конечно, связано с необходимостью вести боевые действия…»

Последнее, конечно, относилось к убеждению Троцкого в том, что передышка продлится недолго. Дополнительную поддержку в этом направлении Локкарт получил в первых числах апреля от представителя финского коммунистического правительства в Москве Токоматта, который считал, что советскому руководству придется принять помощь от союзников, потому что «они ни на что не могли надеяться со стороны врага». 13 апреля у британца состоялась очередная беседа с наркомом, после которой он процитировал Троцкого в своем отчете в Лондон, как признавшего, что рано или поздно Россия будет вынуждена воевать с Германией и помощь союзников станет более ценной, когда настанет это время: «Троцкий… предложил союзным державам как можно скорее представить полное и надлежащее заявление о поддержке, которую они в состоянии предложить, и о гарантиях, которые они могли бы предоставить. Нарком полагает, что, если будут достигнуты удовлетворительные условия, было бы необходимо и желательно прийти к соглашению».

В дальнейшей беседе 8 мая, касающейся ситуации в Мурманске, Троцкий сказал (согласно отчету Локкарта в министерство иностранных дел), что его правительство вполне готово достичь договоренности с союзниками по общим уже обозначенным направлениям, и выразил сожаление по поводу неготовности мнения союзников в более конкретной форме.

Следует отметить, что на протяжении всех этих дискуссий Троцкий казался одержимым уверенностью, что возобновление полномасштабных военных действий с немцами будет неизбежно и неотвратимо. Обсуждение возможности интервенции по приглашению (или по согласию) фактически примерно совпадает с периодом, прошедшим между ратификацией Брест-Литовского договора и возобновлением официальных германо-советских контактов в мае, когда большевики стали сильно сомневаться в прочности брестских договоренностей. Идея принятия помощи союзников в конечном счете была отвергнута главным образом из-за того, что в ходе контактов с немцами выяснилось: какими бы неудовлетворительными эти отношения ни оставались, у немецкой стороны не было намерения использовать свои силы в России для уничтожения советского режима. В дополнение к этому имело место и растущее ухудшение отношений между правительствами союзников и большевиками, начавшееся в конце апреля (в основном в результате влияния и деятельности Нуланса), о котором еще предстоит рассказать в последующих главах.

Таким образом, к началу мая идея вмешательства по советскому приглашению (или, по крайней мере, по согласию) в значительной степени утратила реальность, которой когда-либо обладала, а к середине мая даже Локкарт признал, что момент упущен.

С этого времени идея перестала серьезно обсуждаться в Москве. Если она и умирала медленнее, чем в кругах западных союзников, то только потому, что там медленнее осознавали перемену, происшедшую в положении в Москве. Тем не менее, пока это продолжалось, вера в реальность такой возможности оказывала большое влияние как на местном уровне, так и на обсуждение проблемы интервенции в столицах союзников.