Решительная принцесса

Сняв со столбика кровати домашний халат, Лотти накинула его и, достав из кармана письмо, развернула его дрожащими руками.

Уверен, ты уже знаешь, что мисс Минчин обо всём мне написала. В ответном письме я приложил эту записку, адресованную лично тебе. Я уже поделился с мисс Минчин своими тревогами касательно сомнительной компании, в которую ты попала. Мне казалось, в пансионе ты должна быть в безопасности. Жаль, что это не так. И я не позволю, чтобы эта история повторилась.

Однако нельзя винить во всём только лишь тех, кто должен был за тобой приглядывать. Вероятно, в тебе самой есть дурное зерно— иначе как ты оказалась вовлечена в дела этих отчаянных безумиц? Мне стыдно, что ты моя дочь, и я не позволю тебе очернять имя нашей семьи. И если ещё хоть раз услышу от мисс Минчин о подобном поведении – немедленно заберу тебя из пансиона.

Лотти заставила себя спокойно сложить письмо и спрятать обратно в карман. Она слишком часто его перечитывала, и всякий раз ей становилось тошно. Да, она мечтала о внимании отца, даже была готова разозлить его ради этого, хотела, чтобы её отправили из пансиона домой, чтобы отец беспокоился, думал о ней…

И она этого добилась. Мисс Амелия обыскала её комнату и забрала книгу Сильвии Панкхёрст, а ещё все памфлеты, стоявшие за историческими книжками Сары. Правда, Лотти могла попросить Салли купить ей новые, так что это было не страшно. И если бы она захотела отправиться с позором домой – достаточно было бы лишь показать один из памфлетов другим воспитанницам.

Но ледяное отвращение, которым было напитано письмо отца, напугало её. Она представляла, как он произносит эти слова, говорит, что в ней сокрыто дурное зерно и он стыдится называть её своей дочерью. Как можно было такое написать?! И откуда ему знать, какая она, если они почти никогда не видятся?

Лотти взглянула на фотографию на комоде. Она была довольно старая, и чуть ли не весь кадр закрывали папины усы. Девочка уже с трудом могла вспомнить, как выглядит его лицо. Интересно, а она вообще узнала бы его, если бы встретила на улице? Пожалуй, нет. А разве можно любить чужого тебе человека? Незнакомца? Лотти прижала холодные ладони к щекам, с ужасом осознавая, что любит свою мёртвую мать больше, чем живого отца.

Может, всё-таки лучше ходить по струнке? Сидеть в пансионе, в тишине и безопасности, и не высовываться?

И снова чувствовать себя как в клетке.

– Я обсудила письмо твоего отца с мисс Амелией, – сказала мисс Минчин, всё ещё бледная, с красноватыми пятнами на щеках. Раскрытое письмо лежало на её письменном столе красного дерева, и она нервно разглаживала его пальцами. Лотти вдруг поняла, что отец и ей написал много всего неприятного. Наверняка он обвинил мисс Минчин и мисс Амелию в том, что Лотти связалась с дурной компанией.

– Мы согласны оставить тебя в пансионе, но при одном условии, о котором я обязательно сообщу твоему отцу, – продолжила мисс Минчин. – Выходить тебе запрещено.

– Запрещено… – эхом отозвалась Лотти.

– Да. Совсем. О, конечно, ты сможешь выходить на прогулки – но только вместе со всеми или в сопровождении мисс Амелии. Это всё. Никаких походов в гости, никаких чаепитий у мисс Кру. Думаю, нет сомнений, что она потакала твоей наглой лжи. – Глаза мисс Минчин блеснули. Хоть что-то во всей этой кошмарной ситуации доставляло ей удовольствие: то, что Сара тоже к этому причастна. – Я напишу её опекуну, – надменно произнесла она. – И сообщу, что мисс Кру повела себя не лучшим образом.

Лотти сглотнула ком в горле. Ну вот, она ещё и подругу подставила под удар. Сара говорила, что мистер Кэррисфорд не одобряет движение за женские права. Скорее всего, он рассердится – остаётся только надеяться, что не слишком сильно.

– Ты ведь понимаешь, что в той процессии участвовали закоренелые преступницы? – спросила мисс Минчин. – Суфражисток то и дело отправляют в тюрьму Холлоуэй за насилие, нарушение границ, порчу общественного имущества. Ты этого хочешь добиться, Лотти? Попасть за ре- шётку?

Лотти покачала головой, стараясь унять дрожь в теле. Описания тюрьмы в «Суфражистке» леденили кровь, и ей не хотелось бы всерьёз рисковать своей свободой.