Ресницы

О, выпуклые клубни облаков
почти напоминают локти бога,
который только-только был таков
у тех стогов и вновь стоит у стога.

Висит слюна ветров. Не запотеть
стеклу небес, прозрачное – прозрачно.
Вовсю летит желание лететь
по синеве в прохладе новобрачной.

Вот девушка, она больна собой,
ее мутит от девства. Между прочим,
она перековеркана водой
(читай: отражена не очень точно).

Покрыты щеки желтым и другим
(еще не желтым), в волосах – волокна
стеклянной паутины; поглядим,
как выпукло лицо ее намокло.

Подушечки ленивых пальцев – глянь,
измазаны зеленкой гусеницы,
но эта не какая-нибудь дрянь,
а жидкость сна, что насекомым снится.

Она сидит на маленьком холме,
желая кушать завтрак свой нехитрый,
его перечисленье в радость мне:
пушистый персик, никогда не бритый,

большого хлеба пористый кусок,
яйцо, чей кальций мал для небосвода
(но в самый раз яйцу), и не брусок –
брусочек масла немужского рода,

и муравьи (она проглотит двух)…
Округа покрывается движеньем,
как пленкой – глаз, как глухотою – слух,
как зеркало покрыто отраженьем.

(Пока ты жив, все умирает, но,
пока ты мертв, все тоже умирает,
но смерти нет, и нет давным-давно,
хотя об этом люди мало знают,

поскольку смерть на первый взгляд верна,
а на второй – смешна и суетлива,
на третий – бескорыстна и странна,
на пятый – беспощадна и ленива,

но на шестой – она идет на нет,
а слова «нет» в природе не бывает:
за ним темнеет непонятный свет,
который темнотой себя скрывает.

И это непонятно, но легко,
но жидко, но солено и прекрасно.
Прекрасное на самом деле то,
что в красоте не уместилось. Ясно?)

Летают птицы об одном крыле,
и синий воздух их не понимает,
мир нарисован на его стекле
и в девушке частями исчезает.

Она не говорлива, но скромна,
она любвеобильна, но не очень,
она сегодня именно она
и ею будет до начала ночи.

И то, что вместо сердца у нее
на самом деле – золотой котенок,
что глазками, как точками над :Е,
таращится, испуганный, спросонок –

пускай, пускай; вокруг него – вода
испачканной самой собою крови…
Природа, проползая в никуда,
не шумы издает, а шорох боли.

И девушка волнистая, как путь
небритого, как персик, шелкопряда,
легла вокруг природы отдохнуть,
ну, не вокруг (хотя вокруг!), а рядом.

Потом наступит древнее потом,
и девушка, не ябеда, не злюка,
сойдя с холма, исчезнет за холмом,
неся в руках пучок лесного лука.

И видя, как мелькают у земли
ее уже натоптанные пятки,
исчезнет лес, и загудят шмели
и тоже растворятся без оглядки.

Младенцы, что родятся в этот миг,
(из них погибнет более две трети)
не крик исторгнут, исторгая крик,
а клич сраженья, обращенный к смерти.

И не узнав, кто им на свете мать
(но вы-то догадались?), по приказу
они уйдут красиво умирать
и не умрут, по крайней мере, сразу…