Реставрация вместо реформации. Двадцать лет, которые потрясли Россию

На протяжении последних двух веков отечественной истории тема конституции постоянно присутствует в русских дискуссиях. Костер конституционных баталий то затухает, то вспыхивает с невероятной силой. Проекты декабристов, Манифест 17 октября, конституции Ленина, Сталина, Брежнева, наконец, «демократическая» конституция Ельцина – вехи истории конституционализма в России. Гораздо легче объяснить, чем они отличаются, чем определить, что у них может быть общего. Тем не менее это объединяющее начало имеется. Во всех перечисленных случаях конституции были для их создателей и вдохновителей не более чем формальной основой для институциональной демократии. Конституции в России – это дом на песке, построенный без свай. Тех свай, которые уходят глубоко в культурные пласты и обеспечивают органическую связь политической надстройки с массовым сознанием и поведением. Такая конституционная система ущербна, так как не может развиваться за счет внутренних импульсов, идущих снизу, от массовых движений граждан, стремящихся к индивидуальной свободе и способных к рациональному самоограничению своей политической воли. Поэтому русский конституционализм страдает малокровием. Его эволюция зависит во многом от внешних и случайных обстоятельств. Его содержание легко выхолащивается, и тогда конституция превращается в свою противоположность, становясь оправданием насилия и произвола.

Формализм – бич российских конституций. Политически конституция значительно шире своего юридического содержания. Она оформляет общественное согласие вокруг ценностей, принципов и механизмов, которые таким образом превращаются в допустимые для данного общества на данном этапе его развития правила игры. Конституция (как документ) может существовать в государстве и без этого общественного согласия, но конституционализм (как политическое явление) – никогда. В России никогда не было и нет до сих пор конституции в политическом смысле. Российские (включая советские) конституции не были выражением какого-либо реального национального согласия, а их принятие никогда не было связано с поиском этого согласия. При этом способ принятия конституции сам по себе (голосование в парламенте, референдум и пр.) не имеет никакого значения для оценки природы конституции. Важен характер общественного процесса, который данным способом был оформлен. Таким образом, реальный конституционный процесс в России не только не закончен, но еще даже и не начинался.

Проявлением нормативно-институциональной природы российского конституционализма стали две его «сквозные» черты, которые можно обнаружить на всех этапах развития конституционной идеи в России и которые наиболее отчетливо прорисовались в новейшей конституционной истории посткоммунистической России. Во-первых, это гипертрофированное внимание к тексту конституции, особенно очевидное в сравнении с почти полным безразличием к вопросу о ее легитимности. Во-вторых, это перенос центра тяжести на проблему контроля за аппаратом государственной власти, вопросы организации государственного управления.

Действующая российская Конституция была принята сомнительным большинством голосов населения, испытывавшего беспрецедентное воздействие со стороны государственных средств массовой информации и органов власти всех уровней. Значительная часть субъектов федерации, несмотря на это, высказалась против предложенного конституционного проекта. Все это не помешало считать конституцию безупречно легитимным документом. Вопрос с этой стороны в течение пяти лет практически не обсуждался. В то время как не найдется и десятка базовых принципов, в отношении которых при принятии конституции был достигнут реальный консенсус, ее текст изобилует многочисленными «архитектурными излишествами» и напоминает скорее энциклопедию конституционной мысли, чем предназначенный для практического использования документ. Вообще, чем менее реалистичным оказывается применение в жизни конституционных норм, тем более ожесточенными бывают споры по поводу отдельных формулировок.

Конституционные споры в России, как правило, сосредоточены вокруг того, что лежит на поверхности, являясь зримым воплощением власти, то есть вокруг организации аппарата государственной власти. В этом смысле мы продолжаем быть верны ленинскому взгляду на государство как на машину насилия. Дискуссия идет по существу о том, как будут распределены полномочия по контролю над аппаратом власти на федеральном и региональном уровне. В действительности вопрос об аппарате государственной власти является вторичным. Первичен же вопрос об основаниях и формах конституирования социальной общности, функцией которой и является, в конечном счете, государственная власть с ее аппаратом. Прежде чем ставить вопрос об организации государственной власти, конституция должна решить вопрос о государственном единстве. Но именно эту проблему российская конституция решить не в состоянии.