Ревнитель веры (СИ)

— Умею я читать мысли, куда ж без этого, — спокойно объяснил он. — Правда, при соблюдении определенных условий. Извини уж, но показать тебе это было проще, чем вдаваться в подробности.

Рено, нахмурившись, отвернулся.

— Да какая разн… — Он резко осекся и, закусив губу, посмотрел Этьену в глаза. — Не надо было лезть в мою голову, я бы и так все тебе сказал. Ты — обманщик. Ты защищал в таверне имя Эотаса, говорил о своих поисках веры, заставил меня поверить в твою искренность, хотя на самом деле все это время лишь насмехался и над моим богом, и надо мной. И ведь ты даже не раскаиваешься!

— Я не спорю, но и брать своих слов назад не буду. — ответил Этьен, отведя взгляд. Перевернутый символ на его груди переливчато мерцал. — Я действительно не слишком жалую Эотаса. И я не пытался этого от тебя скрывать. Назвав меня еще впервые жрецом, переврав весь наш разговор о вере так, как тебе хочется, ты выдумал себе притягательную до одури иллюзию, в которую тут же охотно поверил. Единственный, кто тебя разочаровал и обманул — это ты сам.

Рено, не найдясь, что ответить, молча опустил голову. Друг на друга они больше не смотрели.

Холодало. Пришлось подбросить в костер несколько сухих прутьев, чтобы он не потух окончательно. И лишь спустя несчетное количество минут Рено тяжко вздохнул и дотронулся до своего медальона.

— Прости мне мою грубость. Я не должен был тебя обвинять, — сказал он, судорожно поглаживая побрякушку на шее. — И все-таки из всего тобой сказанного в одном ты прав. Мы действительно убили Эотаса. И пусть не дирвудские эотасианцы заложили у него под ногами бомбу, но и мы приложили к этому руку своим равнодушием. Своим… бездействием. И именно поэтому мы заслуживаем всего, что происходит с нами сейчас.

— Ой, заткнись. Нельзя убить бога, несчастный ты дурак. Но даже если ты уверен в обратном, то я скажу тебе вот что: нет и не может быть никакого искупления в смерти и унижениях, через которые такие, как ты, сейчас проходят.

Рено нахмурился. Сделать он, конечно, хотел сейчас намного большее, но продолжал изо всех сил сдерживаться. Этьен в некотором роде даже завидовал его выдержке.

— Я не могу понять твоей уверенности. Да и… Прости, если мои слова вновь покажутся грубыми, но неужели ты можешь знать об искуплении больше, чем я, эотасианец?

— Ну, — усмехнулся Этьен, — у меня был сравнительно неплохой учитель. Жаль, что его в итоге взорвали.

В глазах у Рено вспыхнули вдруг искры.

— Так ты, — проговорил он почти шепотом, — хочешь сказать…

Этьен деланно зевнул, прикрыв рот дрожащей рукой.

— Все, хватит на сегодня.

Рено едва не вскочил.

— Но ты не можешь просто замолчать после такого!

— Могу и буду, — отрезал Этьен. — Не заставляй меня применять на тебе свои всесильные способности.

Он показательно свернул свой плащ, игнорируя откровенное возмущение Рено, разложил его на земле и как ни в чем не бывало улегся спать.

Белафа смотрела на их маленький лагерь с холодным равнодушием. Костер, сожрав все подкинутые ему ветви, постепенно затух окончательно. А Рено не ложился спать еще долго.

***

Свет не слепил его.

Он не был подобен сиянию солнца, хотя многие утверждали, что они суть единое целое. Свет не стремился обжигать, не хотел слепить или ранить, но вместе с тем был неизменно всеобъемлющ и грозен.

Этьен его не боялся.

Он боялся тогда, в прошлой, казалось бы, жизни, когда ничего о свете не знал и узнать не стремился. Поэтому в первое их столкновение его обожгло. Но это и не могло быть иначе. Свет всегда ведь режет глаза, когда просыпаешься, разве нет?

Сейчас свет сиял для него ласково и мягко. Он застилал Этьену взгляд, лишал его слуха и способности мыслить, но это не казалось неправильным или пугающим. Потому что взамен свет награждал его величайшим из всех существующих благ — спокойствием.

Свет отрезвлял его и пьянил одновременно. Свет обволакивал его, впитывал в себя, позволяя стать с собой единым целым, и в себе радушно позволял Этьену забыться. Свет лишал его навязчивых отголосков чужих чувств, его собственного страха и смятения, оставляя взамен только мерцающее бархатное сияние, что в своем всеобъемлющем лоне шептало ему лишь одно слово: спасибо.

За то, что поверил. За то, что не испугался. За то, что помогаешь мне помнить о том, что забыто быть не должно.

Этьен принимал эту благодарность с улыбкой. И больше ни на секунду не сомневался в том, что выбранный им путь оказался правильным. Потому что свет Вайдвена не слепил его никогда.

…и тут кто-то бесцеремонно толкнул Этьена в плечо.

— Что, впервые видишь? — насмешливо спросил его хриплый голос. — Ничего, после пары-тройки проповедей привыкнешь.

Этьен глубоко вдохнул и выдохнул, неловко моргнул несколько раз. От солдат несло потом и воодушевлением. Вайдвен, стоявший на возвышающемся постаменте, горячо распинался перед ними уже добрые полчаса. Корона на его голове мерцала все это время так ярко, что весь первый ряд словно бы утопал в ее свете, становясь почти что неразличимым для глаз. Нет, все-таки иногда Вайдвен со своим свечением перебарщивал. Самую малость.