Режиссерское искусство театра кукол России XX века

Похожий подход к режиссерской работе – использование вместо драматургии режиссерского сценария, конфликтно-коллажный принцип построения спектакля – и у другого режиссера – Б. А. Константинова [504] .

Борис Анатольевич Константинов [505] родился в декабре 1968 года в отдаленном поселке Иркутской области. Школьником он с азартом участвовал в спектаклях местного народного театра с громким названием «Современник» и мечтал стать профессиональным режиссером. Поэтому в 1986 году поступил в Восточно-Сибирский институт культуры и искусства (г. Улан-Удэ) по специальности «режиссер драматического театра». Будучи студентом, Константинов работал актером ТЮЗа и ставил спектакли в Бурятском республиканском театре кукол «Ульгэр» («Лисенок – плут», «Пит и Муф», 1992). Работа с куклами увлекала, и он решил стать режиссером театра кукол. Поэтому, в год окончания института (1993), снова пошел учиться – на Отделение театра кукол Санкт-Петербургской театральной академии.

В СПбГАТИ Борис Константинов заявил о себе как об одном из будущих лидеров российской кукольной режиссуры. Его «Сказка о попе и о работнике его Балде», поставленная в Учебном театре (1996), получила грант СТД России и мэрии Санкт-Петербурга. Спектакль был также отмечен на фестивале студенческих театров во Вроцлаве.

На следующий год он создал еще две постановки – в Башкирском театре кукол («Зимняя сказка», инсц. О. Подольской и Б. Константинова по мотивам «Красной Шапочки» Ш. Перро) и в Учебном театре СПбГАТИ («Цветы для девочки Иды», инсценировка Б. Константинова по сказкам Г.-Х. Андерсена). Последняя работа также получила грант Союза театральных деятелей России и мэрии Петербурга.

Молодой выпускник оказался востребован во многих театрах. Его приглашают на постановки, том числе и в старейший в России Государственный театр марионеток им. Деммени («Считаем до 5-ти» М. Бартенева, 1998), и на постоянную работу в различные государственные театры. Но Константинов предпочел режиссерскую свободу и в 1999 году остановил свой выбор на небольшом частном театре кукол «Мини-Длин». С ним он объездил многие европейские страны, побывал на международных театральных фестивалях в Германии, Голландии, Италии, Франции.

Свою первую «Золотую Маску» Б. Константинов получил в 2008 году за спектакль по мотивам японских народных сказок «Волшебное перышко» в Санкт-Петербургском театре марионеток имени Евг. Деммени. (В том же году этот спектакль получил и «Золотой Софит»).

«Передо мной встал вопрос, – вспоминал Константинов. – „Что такое японская сказка?“. На этот вопрос попытались ответить все: и художник, и композитор, и актеры. Нам показалось, что японская сказка – это когда „тихо и тонко“» [506] .

В этом «тихо и тонко», пожалуй, его главное режиссерское кредо, потому что практически все спектакли Б. Константинова лиричны, в них присутствует чуткая душа режиссера-поэта. Его сказка о журавле, превратившемся в прекрасную девушку, звучала, как изящная театрально-поэтическая стилизация.

«Под стук бамбуковых палочек, – писала А. Кузнецова, – из-за занавеса появляется девушка в японском костюме и походкой гейши проходит в уголок, где собраны музыкальные инструменты. Когда она подносит к губам флейту, за подсвеченным занавесом оживают картинки: сначала светящийся лист чудесным образом превращается в перышко, затем по частям, из крыльев, хвоста, клюва, собирается целый журавль. После поэтичной преамбулы начинается собственно история – про старика и старуху, бедных и бездетных. Согласно древней легенде, старик приносит из леса раненую птицу и на пару со старухой ее выхаживает. Малышей буквально гипнотизируют гравюра на заднике с восходящим солнцем над горой Фудзи, яркие краски костюмов и музыкальная партитура, где прозрачные звуки деревянного ксилофона сменяются голосами еще дюжины инструментов. Раненая птица, принесенная в дом, оборачивается Журавушкой – куклой-красавицей в белом кимоно с чудесным даром ткачихи. Старики радуются и богатеют. Но счастье в японских сказках недолгое. Главное, что удалось режиссеру – верная японская интонация. В общем-то безысходно грустную сказку – разумеется, Журавушка не стала работать на Сейкоку и не смогла жить у стариков – он умудрился завершить так, что хочется не плакать (как после русской „Снегурочки“), а как минимум сложить хайку. Вот сгорбленная старуха горюет, застыв над третьей пиалой, а вот уже, соткав белое покрывальце, играет за ним в театр теней с миниатюрной куколкой журавля. Что было – его ведь не отнимешь» [507] .