Режиссерское искусство театра кукол России XX века

„Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все“, – писал Н. В. Гоголь, начиная свою повесть. Для Кудашова этот текст – повод для сценического исследования, перерастающего в поэтическую режиссерскую импровизацию; он выводит на сцену распластанную, с порванными нитями марионетку – Автора, безнадежно повторяющего: „Нет ничего… Нет ничего…“.

„Лучше…“ – добавляет возникший вдруг Ангел, – то ли Петербурга, то ли самого Гоголя. Та к от безнадежного отчаяния, по крупицам, словам, интонациям, меняющим смысл, возникает восторженно-радостное гоголевское: „Нет ничего… лучше… Невского проспекта!..“.

Восхищает бережность режиссера к тексту и его умение открыть публике новый смысл слов и действий, рождающий удивительную радость новизны. Причем, слова и действия в его спектаклях превращаются в поэтический метафоричный текст, свойственный искусству играющих кукол.

Руслан Кудашов в театре кукол первопроходец, потому что от спектакля к спектаклю он создает новый режиссерский язык. Создает так, как создавали его предшественники из ХХ столетия.

„Я ищу язык, – утверждает сам режиссер. – Всякий поэт добавляет в язык свое. Создает свой язык. По внутреннему ощущению мне кажется, что мне необходимо его искать – язык. Это всегда было для меня важно. <…> Я бы искал в направлении кукольного театра. Потому что мне интересен условный театр, а театр кукол и не может быть другим. Потому что всегда птичий язык – поэтический язык, метафора. Потому что он в принципе не может быть не поэзией. Я <..> не могу сказать, что у нас есть такое направление. У нас есть пока только подход“ [518] .

Каждый из предшественников Кудашова по кукольной режиссуре (Слонимская, Ефимовы, Деммени, Образцов, Сударушкин, Королёв, Шрайман, Вольховский и др.), так или иначе, искал театральный „кукольный язык“, на котором впоследствии ставили спектакли последователи.

Если предшественникам Кудашова – бунтарям „уральской зоны“ было тесно в кукольных рамках (для создания спектаклей требовался синтез драматического, кукольного, пластического, циркового искусств, на сцене требовался Человек), то Кудашов увидел вселенную возможностей, тотальность внутри самих рамок искусства театра кукол. Он осознал и прочувствовал космос в „птичьем языке“ кукольных метафор. Как новых, так и древнейших.

Используя эту палитру, Кудашов добивается поразительных результатов. Так, воспользовавшись близостью творчества Гоголя к структуре вертепного представления, режиссер поместил действие „Невского проспекта“ в вертепную двухэтажную коробку, где есть верхний и нижний этажи. На верхнем, в марионетках – происходит трагическая история любви (художник Пискарев), а на нижнем – фарс перчаточных кукол (поручик Пирогов).

„Трагедия разбитой любви идеалиста к красавице, – писала о спектакле Л. Сродникова, – играется в основном на верхней площадке: в убогой комнатке художника (левая часть яруса), на просторе Невского проспекта и в правом углу, где лестничный пролет внезапно обрывается так, что персонажи прямехонько проваливаются в интерьер публичного дома. Это – часть преисподней, адского подземелья, это – неофициальный, зазеркальный Невский проспект (художники А. Торик и А. Запорожский опрокинули рисунок Садовникова, зачернив простор неба и обильно „украсив“ черноту сполохами красного света и мерцающими скелетами). Здесь царят глупость, жадность, вульгарные страсти, а местный божок-персиянин, приторговывая опиумом, мнит себя ценителем живописи и заказывает художнику портрет красавицы в своем вкусе. Интрижка офицера с немкой – пародия на любовь, фарс – режиссер перемещает действие в нижний ярус сцены, и вместо хрупких марионеток в руках артистов оказываются грубоватые и подвижные петрушки, меняются темпо-ритм, пластика и речь“ [519] .

В 2006 году Р. Кудашов становится главным режиссером Петербургского Большого театра кукол и тогда же набирает курс актеров-кукольников в Петербургской театральной академии. Со временем этот курс составит основной инструментарий его творческой мастерской.

У режиссера появились ученики и последователи – „кудаши“. Много ли можно назвать учеников, с гордостью носящих имя учителей? „Образцовцы“, „аблынинцы“, „королёвцы“…

Каждому из режиссеров, создающих новое, требуются актеры-единомышленники, готовые выполнить поставленные перед ними задачи. Это одно из непременных условий успешной работы и один из важнейших признаков режиссера-Мастера – воспитание понимающей его творческой среды единомышленников.

„Кудаши“ научены уступать место образу-кукле, не заслоняя его собой. „В этом, – как учит их Мастер, – принцип сострадания, потому что я говорю не о себе, а о том за кого болит моя душа. <…> Только в подобном самоотречении и есть оправдание творчества.<…> Когда ты говоришь о другом, ты им не заслоняешься, как щитом, имея комфортную возможность быть неуязвимым и нейтральным. Говоря о другом, ты всегда говоришь своим сердцем. Вот тогда-то твое творчество становится упражнением в любви, а не продуктом техника-профессионала…“ [520] .