Режиссерское искусство театра кукол России XX века

Из Англии такие труппы перекочевали в Голландию, а оттуда – в Германию. Каждая из стран наложила на спектакли „англо-немецких комедий“ отпечаток своей культуры, в результате чего и сформировались те представления, которые в конце XVII века перекочевали на российскую сцену. Так, в известном представлении „О Давиде и Голиафе“ великана Голиафа изображала ростовая кукла в латах с большой клееной головой с накладными волосами и бородой, с большими бутафорскими руками и ногами, Давида же изображал живой артист.

Кто мог предположить, что в 1960-х – начале 1970-х годов ХХ века в России вновь появятся спектакли „третьего жанра“ [388] с присущим ему смешением кукольного и драматического искусств, балета, пантомимы и театра масок. Здесь уместно вспомнить образную мысль В. Шкловского о природе смешения жанров: „Жанры сталкиваются как льдины во время ледохода, они торосятся, т. е. образуются новые сочетания, созданные из прежде существовавших единств. Это результат нового переосмысления жизни“ [389] .

Новые театральные формы интересовали режиссера Аблынина и художника Синецкого не только потому, что они создавали необычные гротесковые сценические образы. Главным было то, что они давали возможность высказаться, и, судя по аншлагам, – художнику и режиссеру это удавалось.

„На авансцене – шеренга аскетически строгих стульев, – писала Н. Смирнова. – Люди, затянутые в черное, устроились на них, словно они собираются пробыть здесь вечность. Их лица закрыты газетами. Медленно падает один из развернутых листов. Светлое лицо девушки, умное и строгое, смотрит в зал серьезно и внимательно. Она говорит негромко: Франция – она вся в этих двух чистых нотах, в этой веселой песне маленького жаворонка, застывшего в небе в солнечных лучах в минуты, когда в него стреляют. Это лучшее, что в ней есть“. Исчезают листы газеты. Они превращаются в тоненьких, хрупких кукол, изображающих героев будущего спектакля <…> Все в спектакле неожиданно и ново. Актеры не прячутся за ширму. Ширмы нет. Они все время остаются на сцене, рядом со своими куклами. Куклы движутся и говорят, чтобы достовернее и полнее раскрыть сложные, противоречивые характеры своих героев. Куклы будут спорить, плакать, бороться и побеждать. А кукловоды лишь иногда обратятся к зрителям и, глядя им в глаза, произнесут те фразы, которые драматург поручил им сказать от его авторского имени, чтобы они прозвучали особенно четко. В ту минуту, когда девочка Жанна оказывается наедине, лицом к лицу с инквизицией и смертью, актриса отбрасывает куклу. Теперь она станет играть Жанну уже в живом плане. Жанна – маленькая светловолосая девушка, почти девочка, ее играет Нина Шмелькова. Трудно состязаться с исполнительницами, за плечами которых мировая слава, – ведь пьеса Ануя обошла подмостки лучших театров мира (она, правда, никогда не шла в театре кукол). Юная актриса оказалась не столько преемницей более зрелых и более знаменитых актрис, исполнявших роль Жанны, сколько первооткрывательницей» [390] .

Спектакль «Жаворонок» стал вершиной театрального творчества Бориса Аблынина. О нем много писали, спорили, его цитировали. Это был успех: «С бытовыми историями военной жизни Жанны кукла справится отлично, – пишет театральный критик Л. Булгак. – Но как только встанет сложная психологическая проблема, как только чувства станут так огромны, что игрушечное кукольное сердечко не сможет их вместить и передать, – актеры снимут черные маски и свои глаза, свои сердца, свои мысли и чувства откроют зрителям <…> Это очень тонкая игра, и актеры с ней отлично справляются, легко превращаясь в комментаторов или соучастников жизни Жанны… Постановщик Б. Аблынин и художники А. Синецкий и Н. Капранова придумали этому представлению своеобразную, неожиданную форму, которая часто помогает дочувствовать то, что не скажешь впрямую словом… Образность и символичность спектакля так сложны, глубоки и насыщенны, что каждая деталь имеет несколько разнохарактерных значений и о каждой такой детали – будь то оформления или актерской игры – можно было бы написать увлекательное исследование <…> Куклы – огромные, тяжелые деревянные головы, <…> вовсе безголовый <…> палач, вырастающий до… ужасных размеров… и между ними люди – сегодняшние, теплые, естественные, старающиеся понять и тех и других, помогающие благородству и доброй мудрости выразить себя до конца, помогающие до конца стать явной… бесчеловечности <…> Сплетение торжественности и иронии подчеркивает величие дела Жанны, оттеняет нашу иронию над бессилием догм, сопровождает трагический карнавал, в котором история и современность переплетаются причудливо, забавно, но всегда с глубоким смыслом» [391] .