Рифмовщик

По улице прогрохотали две мотоциклетки и, судя по звуку, выехали из поселка на шоссе. Еще с полминуты был слышен удаляющийся низкий звук этих тарахтелок.

— Вот из невежливых: через час вернутся и перебудят весь поселок, — проворчал он.

— Вы не боретесь с ними? — удивилась она.

— Боремся — безрезультатно. Надо их поэзией накрыть, отстегать, так сказать, стихом по одному месту, — то ли шутя, то ли серьезно ответил он.

Она негромко засмеялась и поддержала эту идею:

— Стихотворное насилие — это прекрасно!

Сумерки сгустились окончательно. Они помолчали, наблюдая, как ночные мотыльки окружили настольную лампу.

— Как ты думаешь: Ньюка способен на решительный поступок, какой-нибудь необычный, экстраординарный? — спросила она.

Он задумался и около минуты не отвечал. Потом что-то пробубнил про себя. Она расслышала только два слова:

— Ньюка бука…

— Ты не ответил мне, — уже нетерпеливо она напомнила о себе.

Он, как бы спрашивая самого себя, ответил:

— Разве можно вот так, мало зная человека, сделать такое заключение? Конечно, если ты настаиваешь, я сделаю это, но мое мнение может быть ошибочным. Да наверняка будет ошибочным.

— Ньюка — последний, кто видел генерала живым, — сказала она. — Эта кухарка-мама не в счет. У меня такое ощущение, что она решила прикрыть сына. Взять всё на себя. Понимаешь? Поэтому я и прошу тебя хоть что-то сказать.

— Хорошо, я отвечу, — он поднялся из кресла и, медленно прохаживаясь вдоль окон, заговорил: — Ньюка индивидуален. Я имею в виду не ту банальную индивидуальность, что, мол, все мы разные, а то, что он незаурядный юноша, значительно отличающийся от себе подобных. Судя по тому, что ты мне рассказала, да и впечатления от личной встречи с ним позволяют мне с некоторой долей вероятности сказать, что Ньюка способен на поступки, которые некоторые его сверстники вряд ли могли бы совершить в этом возрасте. Только очень прошу тебя не считать меня истиной в последней инстанции.

Он замолчал и, продолжая свое неспешное движение, видимо, обдумывал сказанное. Она, стараясь не мешать ему, молча следила за ним в надежде на продолжение.

— Возможно, что поступки его будут хорошими, позитивными, но как знать, что будет в будущем? Его пока что не очень яркий эгоизм не приведет ли к появлению эгоцентрической личности? — он сделал паузу и, убедившись, что она внимательно его слушает, продолжил: — Эгоцентризм способен на заметные поступки, как со знаком плюс, так и со знаком минус. Обычно такая личность считает все свои деяния положительными и под личиной сотворения блага для всех в первую очередь творит блага для себя.

Он хотел еще что-то сказать, но, подумав, замолчал и в ожидании ее реакции сел в кресло.

— Значит, в центре всего, что он делает, находится его эго? — спросила она.

— Значит, так, — ответил он.

По улице с ревом промчались мотоциклетки; прошел ровно час с их шумного проезда на вечернее катание.

— Эти тоже эгоцентристы? — усмехнувшись, спросила она.

— Нет, это просто свиньи обормотистые, — ответил он и на ходу сочинил:

Моциклетка тарахтит,
В ночь веселенько бежит.
Пусть все слышат — это я,
Идиотская свинья!

* * *

— Юста, Юста, что с тобой?

Она услышала эти слова и спросонья никак не могла сообразить, кто к ней обращается.

Он погладил ее по голове и прошептал:

— Совсем заработалась — уже ночью кричишь. Сон страшный, наверное, напугал?

— Пора вставать? — спросила она.

— Куда вставать? Спим. Сегодня воскресенье, еще очень рано, — ответил он.

Она повернулась на другой бок, и сон явился снова.

Серые стены коридора с редкими плакатами по бокам движутся навстречу ей всё быстрее и быстрее. Она уже не успевает прочитать, что там написано. Иногда черные буквы на белом фоне складываются в слова «профилактика», «симптоматика», «сердечно-сосудистые», которые она успевает разобрать, но темп движения нарастает, и буквы сливаются в длинные полоски. Коридору нет конца, только где-то далеко еле различим его темный конец, напоминающий черную точку, куда сходятся серые стены, белый потолок и скользкий грязно-голубой пол. Коляска — инвалидная коляска, в которой она сидит, — разогналась так быстро, что скрип колес превратился в сплошное шуршание, как обычно шумит старый вентилятор.

Постепенно она догоняет генерала в коляске и Ньюку, который изо всех сил катит деда туда, в конец коридора. В голове у нее промелькнула мысль: «Пока не поздно, я могу их остановить».

Она просит кого-то сзади:

— Быстрей, быстрей, еще быстрей.

А он — тот, который сзади, — тормозит, и генерал с Ньюкой ускользают от нее. Они уже далеко, еле видны и почти сливаются с черной точкой в конце.

Она открыла глаза. Слабый молочно-серый рассвет только-только проявился за окнами. Он сладко спит и, наверное, тоже видит сны.

«Эх, поэт! Не помог мне, — думает она, глядя на его русую шевелюру. — Даже никакой стишок мне во сне не прочитал!»

Она, потягиваясь под одеялом, вспоминает, что сегодня никуда бежать не надо, и, улыбаясь, снова закрывает глаза.