Рикошет

— Да… Но я понял главное — Мозжейкин далеко не псих.

— То есть, решил искать причину? — догадывается Добровольский.

Кромов кивает:

— Примерно так.

Раздается негромкий, но требовательный стук в дверь. Следователь досадливо бросает:

— Войдите!

В кабинет осанисто вплывает ревизор:

— Прошу меня извинить, но в повестке указано, что вызывают к одиннадцати… Время уже…

Добровольский долгим и как бы непонимающим взглядом смотрит на зажатую в руке железнодорожного служащего повестку. Потом спрашивает:

— Вы — Стрюков?

— Стрюков, — уважительно относясь к собственной фамилии, отвечает ревизор.

— Подождите немного, я занят.

— Но мне на работу…

Взгляд следователя становится строгим:

— Я попросил подождать. Повестку отмечу, как полагается.

Когда Стрюков исчезает за дверью, следователь хмыкает:

— Торопится…

— Руки-то подрагивают, — замечает Кромов.

— Я тоже обратил внимание. Подождет. Потом благодарить будет, что дал лишний час побыть свободным человеком… хоть и в коридоре… Продолжай.

— Из больницы поехал домой к Мозжейкиным. Решил с женой побеседовать.

— Почему домой? — удивляется следователь.

— На фабрике, где она работала, сказали, что Мозжейкина взяла три дня за свой счет.

Квартира Мозжейкиных — малогабаритная, из двух смежных комнат, с мизерной кухней, где с трудом могли разместиться два человека, а окажись здесь третий, пришлось бы ему принимать пищу стоя, — больше походила на временное жилье, чем на место обитания семейных людей.

Видимо, эти мысли оперуполномоченного отразились на лице, потому что хозяйка смущенно провела рукой по пухлой щеке, проговорила, словно извиняясь:

— Неуютно у нас… Я на работе целыми днями. Андрей из ВЦ не вылазит, только ночевать и приходим… Ремонт бы сделать, да никак не соберемся…

Продолжая разглядывать корешки книг с мудреными математическими названиями, которые стояли на самодельном стеллаже вкривь и вкось, Кромов молчал. Людмила Васильевна снова перехватила взгляд оперативника, устремленный теперь на полку с учебниками и справочниками по экономике:

— Я экономист…

— Начальник планового отдела?

— Да.

Кромов посмотрел на нее. Если бы не излишняя полнота, Мозжейкину смело можно было бы назвать красивой женщиной. Густые каштановые волосы, аккуратные, в меру пухлые губы, ровный овал лица, аквамариновый цвет глаз.

— Вы, конечно, понимаете, почему я пришел…

Людмила Васильевна в смятении стиснула пальцы, тихо отозвалась:

— Нет… Не совсем…

— Нет?

Ответ озадачил Кромова, и он выжидал. Мозжейкина тоже ждала. Ее волнение выдавали лишь взметнувшиеся ресницы.

— Ваш муж пытался покончить с собой…

Глаза Людмилы Васильевны медленно наполнились слезами, чуть заметно дрогнули губы:

— Знаю.

— И это все, что вы можете сказать?

— Мне стыдно…

— Вам?

— Дело в том… дело в том… В общем, это он сделал из-за меня, — сказав главное, женщина продолжила с отчаянной решимостью: — В последнее время кто-то стал звонить нам. Если подходила я — молчали, если Андрей — говорили обо мне гадости…

— Муж сообщал вам содержание бесед?

— Нет… Но у него было такое лицо…

— Почему вы решили, что речь идет о вас?

— Потому что были еще и эти гадкие письма!

— Письма?!

— Да, да! Сначала на фабрику, потом в главк.

— С содержанием писем вы знакомы?

— Читала… гадость это! — всхлипнула Мозжейкина.

Кромов понимал, что рассказывать о себе гадости, даже если они и выдуманы, трудно. Еще труднее, когда в них есть, пусть маленькая, но толика правды.

— И все же? — мягко спросил он.

— Не могу…

— С вашим мужем случилось несчастье, — напомнил Кромов.

Мозжейкина опустила глаза:

— Что я — любовница директора нашей фабрики…

Кромов в нерешительности вертел в руках шариковую ручку. Людмила Васильевна поняла, какой вопрос готов сорваться с языка оперативника, выкрикнула:

— Нет! Не было этого! Нет! Не было и быть не могло!

Оперуполномоченный помрачнел. Не доверять почти незнакомому человеку, сомневаться в его словах… Но мысль, родившуюся в мозгу, не так-то просто отбросить, забыть. Либо Мозжейкина действительно возмущена… Либо? Либо пытается за возмущением скрыть то, о чем никогда и никому не скажет. Третьего не дано.

Светлые, словно по ним мазнули перекисью водорода, брови Кромова при воспоминании о первом визите к Мозжейкиным недовольно сдвигаются к переносице:

— Не вызвала она у меня доверия…

— Из-за того, что не стала сразу рассказывать о звонках?

— Не только…

— Понять ее состояние в тот момент вполне возможно, — задумчиво произносит Добровольский.

Кромов кивает:

— Вполне…

— И что ты решил предпринять?

— Сходить на фабрику. Справиться, так ли уж безупречна Людмила Васильевна, — хмурится Кромов.

Фабрика «Художественная роспись» находилась в глубине современного жилого массива, где присутствовали и детские ясли с детским садом, и две школы с бассейном между ними. Тут же неподалеку еще что-то рыли и что-то строили.

Кромов перепрыгивал через траншеи, оставленные, как минимум, года два назад, что можно было определить по зеленым, подернутым веселенькой ряской лужам на дне, по остаткам сгнивших лопат.