Рикошет

Часа через полтора, побродив по отделу милиции, заглянув чуть не во все кабинеты, избегая, разумеется, кабинета основного работодателя — начальника уголовного розыска, и переговорив с коллегами о всякой всячине, Кромов уже спускается в полуподвальное помещение прокуратуры.

Возле двери Добровольского томится статный мужчина в железнодорожной шинели. Кромов сразу узнал снискавшего дурную славу работника контрольно-ревизионной службы. Славу-то он снискал, а вот за руку пойман не был. Насупленная физиономия и брезгливо оттопыренные губы ревизора пробуждают надежду…

Ревизор замечает Кромова, здоровается вежливо и заискивающе, однако оперуполномоченный отвечает лишь легким кивком.

Добровольский отрывается от протокола, смотрит на вошедшего Кромова, потом на остроносого паренька, скромно притулившегося на стуле под окном:

— Ну-ка, Шурик, обожди в коридоре.

Паренек облегченно вздыхает, скрывается за дверью. Проводив его внимательным взглядом, Кромов поворачивается к следователю:

— Что за юноша?

— А! — отмахивается тот. — Свидетель по изнасилованию.

— Допросил бы до конца, я не тороплюсь, — предлагает оперуполномоченный.

Добровольский успокаивает его:

— Не переживай! Шурику спешить некуда… Школу бросил, на работу родители загнать не могут… Болтается без дела, а отсюда и компании… Чуть-чуть не пошел в качестве обвиняемого… Так что, пусть хоть здесь денек посидит, может, на пользу пойдет.

— А Стрюков по какому делу свидетель? — заинтересованно спрашивает Кромов.

Следователь прикладывает палец к губам, отвечает шепотом:

— Не свидетель он…

— Неужели?

— Да… Взятка.

— И доказательства есть? — тоже понижает голос Кромов.

Добровольский многозначительно кивает. По лицу Кромова проскальзывает улыбка удовлетворения:

— Молодцы бэхээсники… Все-таки отловили…

— Хватит об этом, — громко говорит следователь. — Давай-ка вернемся к тому, для чего я тебя заманил. Справку, что ты перед отпуском составил, прочитал — написана весьма скуповато…

— Торопился я…

— Слишком уж все коротко и сжато.

— На то она и справка, чтобы суть излагать, — роняет Кромов.

Была осень. Колесо обзора в грустной неподвижности висело над пожелтевшим парком. Ветер покачивал его одинокие скамеечки, и они уныло поскрипывали в серой акварели неба.

Была неожиданно мягкая и теплая осень.

Шагалось легко и радостно. На лицо сама собой наползала безмятежная улыбка.

Вчера Кромов подытожил результаты своей деятельности. Выразилось это в куче разного рода справок и рапортов. Пришлось почти до полуночи сидеть в кабинете, зато сегодня можно зайти в отдел со спокойным сердцем.

Телефон карликовым пинчером подпрыгивал на столе, трезвонил заливисто и визгливо. Добежать Кромов не успел. Аппарат замолчал, словно испугавшись протянутой руки оперуполномоченного.

Кромов вздохнул, бросил на стол папку из кожзаменителя, которая давно приобрела потрепанный вид, поскольку в нее вечно пихали что-нибудь, куда-то швыряли, и вообще, обращались, как с лучшим и старым другом — без излишних церемоний. От подобной жизни папка утратила свой девственный блеск, да так и законсервировалась. Ни трещинки, ни дырочки, ни протертостей. Иногда Кромов даже сожалел об этом. Порвалась бы, разлезлась по шву, забросил бы дома на антресоли или Славке для каких-нибудь мальчишеских бумаг отдал. А так, вроде, и оснований весомых нет.

Потянув застежку-молнию, Кромов достал из папки блокнотик, проглядел одному ему понятные записи и изготовился было настрочить последнюю перед отпуском справку, покончив тем самым с раскрытием кражи двух банок смородинного варенья, унесенных из погреба в полосе отвода железной дороги. Но телефон снова затрясся, негодуя, что на него не обращают внимания.

Оперуполномоченный сорвал трубку, резковато произнес:

— Кромов.

— Здорово, — поприветствовал его Добровольский. — Как дела?

— Как и у тебя — подшиваем, — дежурной шуткой отозвался Кромов.

— Я по делу.

Кромов наморщил лоб, но так и не смог припомнить случая, когда бы следователь прокуратуры звонил просто так, чтобы справиться о здоровье, поинтересоваться видами на приближающийся выходной день или поделиться своими семейными проблемами.

— Слушаю.

Добровольский начал издалека, очевидно, пространным объяснением надеясь усыпить бдительность оперуполномоченного и одновременно заранее извиниться за свою просьбу.

— Понимаешь… Машина меня ждет, в СИЗО ехать надо… Адвокаты там уже… Слободники оба, Третьяков… Двести первая горит… Не в службу, а в дружбу…

Кромов усмехнулся. Можно подумать, что если «в службу», то он бы не стал выполнять поручение следователя.

— Записываю, — вслух сказал он. — Только учти, я с завтрашнего дня в отпуске, и сегодня вечером у меня самолет.

— Вот и прекрасно! — обрадовался Добровольский, выдержал сосредоточенную паузу, быстро пояснил: — В Дорожной больнице, в реанимации, находится гражданин Мозжейкин Андрей Борисович.

— Ножевое?

— Нет, суицид… Пытался повеситься в вычислительном центре Управления дороги, в нерабочее время…

Кромов хмыкнул:

— В нерабочее можно, а в рабочее — ни-ни?

Добровольский не заметил этого укола, продолжил: