Рисунки на песке

Что такое актер-профессионал? Далеко не каждый, кто учился нашему ремеслу, получил диплом, играл в театре и снимался в кино, получал награды и звания, — профессионал. Более того, можно обладать незаурядным талантом и не быть при этом профи. Для меня яркий пример — Алексей Петренко. Он сыграл десятки ролей в театре и кино. Многие считают его великим актером. Я тоже очень высоко ценю его неповторимую индивидуальность, его действительно выдающееся дарование. И все-таки не считаю его профессионалом. Осмеливаюсь произнести эту ересь, потому что мне довелось работать с ним в двух спектаклях как партнеру и снимать его в главной роли в моем телеспектакле «И свет во тьме светит» по Льву Толстому.

Я долго не мог поверить, что Алексей Васильевич совершенно не умеет закреплять им же найденное на репетиции. Пришлось убедиться. В нашем телеспектакле, когда приходилось делать паузу, чтобы поменять положение камеры и снять с другой точки, он успевал напрочь забыть тональность, темп и ритм только что сыгранного с партнером куска. Две половины одной и той же сцены, снятые с разных точек, потом было мучительно склеивать в монтаже. При этом — играл Петренко оба куска замечательно, но по-разному. А ведь они продолжали все ту же одну сцену! В роли гоголевского Подколесина он подчас настолько далеко уходил от установленного режиссерского рисунка, что партнеры, даже те из них, что сами склонны к импровизации, оказывались сбитыми с толку и не знали, как свести концы с концами.

Повторю еще раз: Алексей Васильевич Петренко — артист выдающийся. Но оказывается, что дарование и профессионализм — отнюдь не синонимы. Когда же все эти минусы большого актера обнаруживаются у актера со средним дарованием, то работать становится просто невыносимо. Иногда, к сожалению, приходится…

Еще одна, к сожалению, очень распространенная и часто не зависящая от масштаба дарования черта явного непрофессионализма — способность «посадить» спектакль, то есть вальяжно в нем существовать, внешне как бы ничего в его рисунке не меняя. Но при этом он просто-напросто забывает о предлагаемых обстоятельствах, о том, что все предлагаемые автором обстоятельства существуют только в жанре, стиле, тоне пьесы и спектакля и на сцене их следует доводить до чрезвычайной степени смысловой важности и остроты — этим сцена и отличается от жизни! Даже скуку на сцене нельзя изображать скучно, даже лень следует играть не лениво, иначе и публика, заплатившая за билеты, будет скучать и посматривать на часы, ожидая конца спектакля как избавления от муки.

И когда мне как режиссеру приходится делать замечание хорошему, опытному, известному актеру, он сначала смотрит с недоумением, потом, как правило, раздражается и резонно, с его точки зрения, возражает: «Вы толкаете меня на наигрыш и вольтаж! Я еле избавился от этого свойства вашей режиссуры!»

Когда в спектакле возникает наигрыш, вольтаж, которые я и сам терпеть не могу? Когда актер, не обладая нужным темпераментом, голосом, широким дыханием игры, куражом — словом, умением оправдать режиссерское построение, темперамент и темпоритм режиссуры, пытается послушно это сделать. Пытается, но увы, это ему не дано от природы. А режиссер уже ничем помочь не может, он не станет менять замысел и облегчать поставленные задачи. Однако во всем виноват он, режиссер. Он ошибся при распределении ролей. И если в кино можно «взять дублем», закрыть актера при монтаже, добрать на озвучании, наконец, переозвучить одного актера другим, то в театре он этих технических уловок лишен, здесь все на «чистом сливочном масле», в театре актер весь как на ладони.

Это свойство — умение облегчать себе жизнь на сцене — актеры часто оправдывают ссылками на органику, хороший вкус и т. д. На самом же деле — это черта, обнаруживающая в актере отсутствие подлинного профессионализма. Когда актер «просаживает» спектакль, он тем самым взваливает на своих партнеров дополнительный груз. Кто-то вместо него должен добавить энергетики в электромагнитное поле спектакля, которое недодал «органичный» мастер. И партнеры, вынужденные совершать дополнительные усилия, сами начинают от этого наигрывать, хуже играть. Если же и они, не желая форсировать, опустят напряжение, остроту обстоятельств, темпоритм до своего паразитирующего партнера, то спектакль просядет окончательно. С этим, увы, мне не раз приходилось сталкиваться как режиссеру.

Как актер я подвержен другой крайности — я скорее переберу в ущерб себе, чем позволю просадить спектакль. Именно поэтому еще в «Современнике» О. Н. Ефремов, поручая мне главные роли, говорил: «Миша, конечно, может сам сыграть плохо, но спектакль вытащит…»