Рюбецаль

Если на треке Кирилл был оглушительно велик, то рядом с минералами – ослепительно мал, ничтожен. Но собственное ничтожество словно освобождало его, делало легким и незаметным для самого себя. Он и тут исчезал, превращаясь не в скорость, а во что-то столь эфемерное, что, в отличие от скорости, даже невычислимое. Кирилл помнил ответ Антонины на свой вопрос о минералах, ответ, по которому выходило, что и он вечен, но Кирилл отвергал эту привилегию, он знал: вечна Земля, что ближе к ней, то ближе и к вечности. Кирилл чувствовал вечность Земли, глядя на минералы; Земля была всё, а он – ничто, и ему было хорошо от этого.

После школы, зайдя домой только чтобы проглотить что-то сготовленное накануне, Кирилл ехал на тренировку. В метро, по пути туда и оттуда, он делал часть домашних заданий – другая часть оставалась на поздний вечер. Он жил от трека до кружка, от исчезновения до исчезновения. На уроках он превращался в автомат, принимающий и обрабатывающий информацию. Психическая энергия собиралась без остатка и фокусировалась – почти как в теннисе, и уделить какую-то ее долю общению с одноклассниками, даже с Денисом, Кирилл не смел. Его считали высокомерным даже учителя. Стена, которую Кирилл и прежде ощущал между собой и другими, стала не то чтобы толще, она стала звуконепроницаемой.

Субботу он почти целиком проводил с Антониной, сначала в музее, затем у нее дома. В воскресенье Кирилл полдня спал. Поскольку раскладушке нельзя было стоять все это время в проходе, мать, перед тем как готовить себе завтрак, будила Кирилла, и тот перемещался со своими подушкой и одеялом на ее тахту, где тут же засыпал снова. Мать если раньше нет-нет да и попрекала его тем, что он читает мало и «макулатуру», то теперь говорила с усмешкой: «Даже мурки мороком пожертвовал», и добавляла: «Ну, так ты же у нас спортcмен».

Окончить школу с золотой медалью Кириллу помешала четверка по русскому и тройка по литературе (пятерку по истории принесло вызубривание дат).

Когда тренер отобрал Кирилла для городских юниорских соревнований, которые должны были состояться только в конце года, Кирилла укололо предчувствие, что его прежнее и грядущее упорство принесет плод сейчас или никогда. Он уже учился на первом курсе. Подготовка к соревнованиям была его адом, а учеба – раем.

Кирилл выиграл в забеге на три тысячи метров. Мать на соревнования не пришла, отговорившись защитой своего аспиранта.

Стоя на пьедестале, Кирилл думает одновременно о двух вещах: о том, насколько уместно вытереть кровь, так невовремя, как раз когда ему вешали на шею «золото», побежавшую из ноздри, и о том, что не видит Антонину. Наконец-то чествование завершилось, Кирилл спускается, вытирает указательным пальцем кровь, оборачивается на оклик – Антонина здесь. Он чувствует, что сейчас потеряет сознание. Рука тренера берет его за плечо.

Тренер: Сможешь в институте отпроситься? Хочу послать тебя на всероссийский чемпионат. Ты уж их уломай. Кого еще посылать? Ты лучший.

Все это Кирилл выложил, вместе с золотой медалью, матери и почти сразу пожалел. Мать ничуть не была застигнута врасплох, а как будто готовилась к тому, что придется поздравлять, и впрок заготовила насмешливую невозмутимость. Так же спокойно мать высказала предположение, что Кирилл теперь бросит институт, какой смысл отпрашиваться в деканате ради одного чемпионата, если они валом повалят…

Она не понимала, что для Кирилла все сказанное тренером было сказано лишь ради последней фразы. Два коротких и почему-то таких простых слова звучали у него в голове весь последующий день, пока Кирилл не понял, что они означают на самом деле и кого ему предстоит уламывать. Тренер был вне себя и только что не бросился на Кирилла с кулаками: иные поприща, эти проклятые ВУЗы прежде всего, далеко не первый раз отнимали у него и у спорта потенциальных чемпионов, но терять такие олимпийские ноги!.. «Ты меня зарезал» (с мужской слезой в голосе). Кирилл не чувствовал себя виноватым, поскольку никогда не скрывал от тренера, что большой спорт – лишь одно из двух ответвлений большого Y, у развилки которого он продолжает стоять. Пусть тренер простит ему ложную надежду, ведь Кирилл и себя обманывал. Только услышав те два слова, он понял, что минералогия безраздельно получила его не сейчас, а – по меркам прожитой им жизни – давным-давно; что у спорта исходно не было на него шансов, и пять лет тренировок, режима, поездок на соревнования, самих соревнований, стоивших ему сна не накануне, а в несколько ночей после, понадобились ради двух слов, раньше чем услышит которые Кирилл не мог все это оставить. Он не мог оставить все это раньше, чем станет лучшим. Теперь он был лучшим и, значит, мог наконец уйти.