Родители, наставники, поэты

Реалистик исчезает. Он всерьез напуган. Бог с ним, с пятачком! Мало ли что может придумать этот бородатый, свирепый дядя! Наговорит чего-нибудь родителям, а то в реальное училище жалобу подаст.

У Вразова всегда полно народу, а вот у Глебова, продавца интеллигентного (с ним водил книжную дружбу Александр Блок), вежливого, предупредительного, в его тесном магазине рядом с кинематографом «Молния» покупателей всегда два-три человека, редко когда больше пяти-шести.

С Глебовым я познакомился перед войной 1914 года. Случайно зашел разговор о недостающих у меня книжечках «Универсальной библиотеки», Глебов внимательно склонил голову, выслушал меня, семнадцатилетнего «книжника», и обещал в течение .двух-трех недель добыть для меня то, о чем я с нежной, подкупающей грустью рассказал ему.

— Заходите через день после пяти-шести вечера, — сказал Глебов, — я вам частями буду давать универсальную...

И добыл —не менее пятнадцати книжечек, но взял за труды двадцать пять процентов. Пушкинист Николай Осипович Лернер и литературовед Владимир Николаевич Княжнин говорили мне, что на этих больших и малых процентах и держится Глебов, вся остальная его торговля дохода ему не приносит.

Глебов как-то пришел ко мне, попросил показать ему мою библиотеку. Господи — мою библиотеку!.. Я был смущен до обморока — какая у меня, прости боже, библиотека! На этажерке в коридоре и на полочке в кухне книг сто-сто двадцать, — может быть, сто сорок даже, но никак не больше, Библиотека! Надо же придумать...

Вопреки моим ожиданиям, Глебов не был разочарован, он даже по-приятельски обнял меня, оглядел все бедное книжное богатство мое и спросил:

— Откуда же у вас, милый юноша, такая страсть к книге? Кто научил вас знать и любить книжную старину? Кто научил разбираться в книге и так любить ее?

Я пожимал плечами, я краснел и улыбался, взглядом просил хлопотавшую в кухне мать мою, чтобы она предложила Глебову кофию или чаю. Стакан кофия он выпил, посидел с полчаса, слушая мои рассказы о библиотеке Шарлеманя, расспрашивая о тех знакомых моих, у которых есть книги и имеется нужда продать их...

В девятнадцатом-двадцатом годах Блок продавал Глебову но частям свою библиотеку, о чем записывал в своем дневнике. Глебов рассказывал мне об этих горестных блоковских посещениях магазина.

— Жаль человека — какого человека! А что я мог поделать? Единственное — оцепить книги дороже, заплатить побольше, взять все, что он приносит, а он иногда приносит такое, что ни продать ни подарить. А какой человек, господи! И ему приходится распродавать свою библиотеку!.. Да неужели нельзя спасти его и его книги?

Федоров, владелец книжного магазина в доме № 45 по Большому проспекту напротив Лахтинской улицы (Большой проспект — это Невский Петербургской стороны) любил ходить к покупателям своим в гости, при этом он приносил с собою книжные новинки, предоставлял кредит, хотя особо чувствительных доходов магазин его — маленький, квадратный, в полуподвале — не давал. Просто был Федоров хорошим человеком, очень добрым, хорошо воспитанным. Он и ко мне пришел однажды, а какой я в те годы был покупатель? На рубль — на два в месяц, не больше. И по вся эта сумма попадала в кассу Федорова.

— Чем я пленил вас? — спросил я его с нарочито-нарочито-длительнойулыбкой. — Что это вы тратите ваше драгоценное время ради восемнадцатилетнего мальчишки? Ни книг у меня, ни знаний по этой части...

— Вы книголюб, милый Леня, — с мягчайшей назидательностью ответил Федоров. — Вас заразила библиомания, довольно редкая, очень целительная болезнь. Я уважаю таких людей, независимо от их возраста...

— Целительная болезнь! — одобрительно и восторженно повторил я. — Эк, как сказано!

— Не мой эпитет, — несколько сожалительно произнес Федоров. — Был как-то у меня совершенно случайно писатель Александр Иванович Куприн, со своим приятелем завернул ко мне минут на пять. Куприн и обронил эту фразу. Па. вею жизнь запомнил и частенько в ход пускаю. В самом деле, книжная болезнь исцеляет от многих недугов, делает жизнь интересней и вот что еще: это уже мое наблюдение — книголюб долго живет.

Федорова видел я после войны, он продавал книги на Рыбацкой улице, неподалеку от бывшего своего магазина. Где ж ему было узнать меня! Сколько лет прошло, а чем я задел его память, по какому поводу вошел в ее архивы?

Но поговорили мы с часок, не меньше. Федорову было лестно, что ого узнали, помнят. Оп так сказал:

— Ведь я книжник второго ранга, ранг первый идет с Литейного главным образом. Даже Александровский рынок упоминается в мемуарах библиофилов, а что я с моей лавчонкой на не книжном Большом проспекте Петроградской стороны?

— Но ведь Глебов — ваш сосед, — начал я, искренне убежденный в том, что дело вовсе не в проспекте...

— Глебову Александр Блок имя сделал, — повышая голос, отозвался Федоров. — И вообще, знаете, с книжниками, как с писателями: одни блистают при жизни, других открывают после смерти.

— Одних вскоре, других спустя столетие, — добавили.