Родька

И чего они столпились? Делать им нечего! Если бы папа был один, я бы, конечно, вернулся. А так!.. Я лег на спину и поплыл дальше. Плыть было не очень трудно, но когда меня пронесло за пристань, за дебаркадер, я немного испугался и стал грести к берегу.

Амур течет очень быстро. Если бы я плыл просто так, меня бы унесло к пединституту, а может быть, и еще дальше, к самому затону.

Надо было что-то делать, как-то бороться с течением. Я взял против воды, заработал руками и ногами изо всех сил и скоро до того выдохся, что чуть не утонул. Последние десять — пятнадцать метров я плыл всеми стилями сразу, то и дело пытаясь нащупать дно. На пляже надо мной смеялись. Но мне уже было все равно.

На берег я вышел, едва передвигая ноги, сел на песок и тут же услышал знакомый голос:

— Ро-о-одька! — Потом ближе: — Ро-одя! — И наконец, совсем над ухом: — Здравствуй! Как странно ты плыл!

Я оглянулся. Это была Светка Мокрина. Только ее мне не хватало. Мне хотелось поскорей остаться одному и как следует отдышаться.

Но она не собиралась уходить.

— Ты тогда на меня обиделся, да? — сказала она. — Но подумай сам, ты так со мной разговаривал. Я просто была бы дурой, если бы пришла купаться.

— Я на тебя не сержусь. Только, знаешь, ты иди, — сказал я. — Мне надо… я тут жду одного человека…

— Девушку?

— Да, да. Девушку…

— Мне это все равно, — сказала Светка. — Я к тебе подошла не как просто знакомая, а как твой бывший товарищ по классу. Сегодня в восемь вечера мы провожаем Васю Плотникова. На вокзал придут все его настоящие друзья. Ты в последнее время был с ним в ссоре и вообще, но, по-моему, тебе надо прийти. Ты ведь пойми…

Светка могла так говорить еще и час, и полтора.

— Хорошо, хорошо, — сказал я, — я приду. Обязательно. Только ты уходи. Правда. Мне очень нужно.

Когда сильно устанешь в воде, болят уши, голова и немного тошнит.

После того как Светка ушла, я лег на живот и прислонил голову к теплому песку. Сразу стало немного легче. Потом еще легче. А потом совсем хорошо. И я заснул.

А когда я проснулся, солнце уже заходило. На пляже никого не было, только рядом со мной сидел папа и читал газету.

— Давно ты здесь?

— С самого начала. А кто была эта прекрасная незнакомка, которая ушла от тебя, обливаясь слезами?

— Светка. А почему слезами? Она плакала?

— Нет. Но, по-моему, ей хотелось. Ты, кажется, тонул?

— Так, немножко.

— Испугался?

— Еще бы.

— Чепуха. Я шел за тобой по берегу.

— Я же не знал.

— Зато я знал. Она тебе нравится?

— Не знаю.

— Пригласил бы ее к нам. Скажем, на твои именины.

— Мне неудобно.

— А Лигию было удобно?

— Лигия — другое дело. Мне с ней легко.

— Ну ладно, — сказал папа, — одевайся, пойдем. Вечером по телевизору интересная программа.

— Сегодня Васька как раз уезжает. В восемь часов. Я пойду его провожать.

— Тогда поторопись. В твоем распоряжении сорок минут.

Когда я приехал на вокзал, все уже стояли возле поезда.

У Васьки оказалась целая куча «настоящих друзей». Тут был почти весь класс во главе с Леонидом Витальевичем.

— Здравствуйте, Леонид Витальевич.

— Здравствуй, Муромцев. Ну-ка покажись! Совсем молодцом. А что же это ты пропал? И не зайдешь никогда.

— Я заходил. Вас не было.

— Да, да, мама мне говорила. Болеет она. А я вот совсем здоровяк, как видишь. Плотников! Плотников, иди сюда.

Бедный Васька! Все его дергали, все старались показать ему хорошее отношение. Светка бегала по перрону с цветами. Славка держал его под руку и что-то объяснял. Ребята подходили и отходили группами, что-то говорили, перебивая друг друга, смеялись.

С застывшей улыбкой на лине Васька стоял на одном месте и хлопал ресницами. Я подошел к нему.

— Привет, — сказал Васька, — вот уезжаю я. В Новосибирск.

— В специальную школу, — сказал Славка, — это Леонид Витальевич его устроил. Он меня тоже хотел устроить, но я отказался.

— Буду учиться там, — сказал Васька, — и жить.

— На полном гособеспечении, — добавил Славка, — мы ему знаешь какую характеристику выдали? Первый сорт!

С огромным букетом подошла Светка.

— Вот! Это от всех нас, от всего класса.

— Угу! — сказал Васька.

Букет был такой большой, что он не смог держать его в руке и взял под мышку.

— А где же твой отец? Что-то не видно никого.

— Дома они, — сказал Васька, — я не люблю, когда… Это… целуются. А то еще плакать начнут. Ну знаешь, они же не понимают…

Он хотел сказать еще что-то. Но тут набежала группа девчонок, подошел Леонид Витальевич, и меня оттерли в сторону.

Я постоял немного, послушал, как они щебечут, и пошел бродить по перрону. Прямо на асфальте валялись цветы. Много цветов. Это, наверное, Светка собирала со всего класса букетики, какие получше брала, а какие похуже — выбрасывала.

Мне что-то вдруг стало здорово тоскливо. Унылое дело проводы. Некоторые плачут. А другие, наоборот, танцуют. Какой-то парень в помятой шляпе набекрень играет на гармошке «Барыню», а две немолодые женщины пляшут. Их обступили.

Парень в шляпе похож на Шуру. Шура тоже играет на гармошке, только гораздо лучше. Он говорит, что у него абсолютный слух и что если бы ему учиться, то еще неизвестно, кто бы был «поло́вой», а кто не «поло́вой».