Родная окраина

— До каких же пор мы будем оглядываться на заграничную княгиню Марью Алексеевну! Да бес с ней — пусть говорит, что ей угодно. Шо нам от того? Мы же не для нее, а для себя робим? А она — стерва, она ж в любых случаях найдет над чем посмеяться и позлословить. Хай смеется! Ленин шо говорил? Смеется тот, кто смеется последним. А мы спешим первыми смеяться. Хай княгиня пока смеется, нам надо меньше оглядываться на нее, нам надо дело робить. Сделаем — тогда мы посмеемся над княгиней.

— Растеребили вы мне душу, Терентий Карпович, — вздохнул Бамбизов. — Думал — у себя я уже чего-то достиг, потолок! А оказывается, еще ой-ой сколько надо.

— Так потолка — его, друже, нема. Как в космосе — пространство: лети-и-и!.. И хорошо, шо нема потолка.

— Верно, хорошо! Есть куда расти, — согласился с ним Бамбизов. И ни с того ни с сего: — Хочу домой! Затосковал. Поедем, Федор Силович?

Ехали домой — всю дорогу вслух мечтал, что и как можно перенести с кубанской земли на нашу. Спорил, доказывал и все поезд торопил — казалось ему, что он медленно идет. Будто приедет — так в тот же день и перевернет все в своем хозяйстве по-другому, по-иному. Наверное, сердце-вещун торопило его, чувствовало, что дома творится неладное.

А там и вправду творилось такое, что хуже и не придумать. Сякина развила такую деятельность, какой Потанов никогда не ожидал. Рассказали потом ему, как она спасала престиж Бамбизова.

Не успела машина с Бамбизовым и Потаповым скрыться за воротами, Сякина тут же поехала в колхоз и рассказала Гришанову о своей миссии.

Сначала попросила личное дело Конюховой и долго изучала выцветшую и пожелтевшую от гуммиарабика фотографию. Снятая анфас, Конюхова смотрела со снимка на Сякину широко поставленными испуганными глазами. Обыкновенная деревенская женщина, ничего особенного. Сякина читала анкету: Григорьевна. Родилась и живет безвыездно в Селище. Русская. 8 классов. Нет. Нет. Нет. Орден Трудового Красного Знамени. Не была. Не имеет…

Отложила карточку и покосилась на нее, словно она не оправдала ее надежд, постучала пальцем по стеклу.

— Н-да… — и, подумав, решительно добавила: — Ладно. Пошлите за ней. И разговор с ней начнете вы.

Когда Конюхова вошла в кабинет, ей не предложили сесть. Гришанов, не зная, с чего начать разговор, делал вид, будто очень занят — перекладывал бумажки с места на место. Сякина внимательно, в упор рассматривала Конюхову. В модном, в диагоналевую полоску, облегающем свитере, с волосами, зачесанными назад и заплетенными в толстую тугую косу, со спадающими на лоб маленькими колечками рыжих волосиков, она производила приятное впечатление. Взгляд вовсе не испуганный — осмысленный, спокойный.

— Сядьте, пожалуйста, Анна Григорьевна, — попросил ее Гришанов, не поднимая глаз. — Вы не догадываетесь, зачем мы вас пригласили?

— Нет, — сказала она просто и улыбнулась.

Гришанов кашлянул, посмотрел на Сякину, но та не пошевелилась.

— Анна Григорьевна, какие у вас отношения с Бамбизовым? — спросил он доверительным голосом.

— Нормальные, — сказала Конюхова.

— А конкретнее?

— Ну, хорошие, — уточнила она.

— У нас есть сведения, что у вас с ним слишком хорошие отношения, — многозначительно сказала Сякина.

— Ну да, очень хорошие, — подтвердила та.

— Бросьте, не хитрите, — рассердился Гришанов.

— Я вас не понимаю, Иван Алексеевич, о чем вы?

Не выдержала Сякина, вскочила:

— Чего уж тут не понимать? Не дети. Весь район о ваших связях говорит, а вы разыгрываете из себя невинность… — И быстро поправилась: — Невиновную. Ну, вот что, хватит. Давайте начистоту.

— Да сплетни, наверное, какие-то? — Конюхова растерянно пожала плечами, посмотрела на Гришанова.

Тот опустил глаза.

— Будете упорствовать — хуже себе сделаете, — предупредила Сякина. — С партией надо во всем быть чистой и чистосердечной.

— А я?..

— А вы? — и прищурилась в ожидании ответа. — Молчите? Так вот что. Мы не можем, не имеем права допустить, чтобы был скомпрометирован такой знатный в области (да и не только в области!) человек, как Бамбизов. Пока это дело не зашло слишком далеко, надо ваши связи прекратить.

Конюхова поморщилась, развела руками. Сякина остановила ее жестом и повторила твердо:

— Прекратить. Учитывая, что на месте вам это сделать будет трудно, райком партии советует вам из колхоза уехать.

— Как — уехать? Куда? Зачем?

— Зачем — я вам сказала: ради спасения репутации Бамбизова. Если вы его любите, вы поймете и пойдете нашему совету навстречу. Это и для вас лучше: у вас семья — дети, муж.

— Как же так? — Конюхова совсем растерялась, потерла лоб ладонью. — Иван Алексеевич, так же нельзя — не разобравшись… Да и вообще — вы не имеете права.

Гришанов молчал, Сякина закуривала.

— Да нет же, нет. Нельзя так…

— Не надо истерики. — Сякина была неумолима. Голос ее был полон холодного металла — леденил душу: — Это не поможет. Я вам по-хорошему советую. Иначе — поставим вопрос на бюро райкома, и тогда…

— Ставьте хоть где хотите! — закричала Конюхова. — Что хотите со мной делайте — никуда не поеду. Сплетни собираете… — Заплакала, махнула рукой и выбежала из кабинета.