Хорт выгребал против течения, подмяв мрежу. Шишло душили ругательства, но ни одного вымолвить он не мог, даже рванул рубаху, пытаясь освободиться от чего-то, какого-то морока, какой-то тяжести.
Мальчик тоже греб и поглядывал через плечо, что там поделывают рыбари. А они все оставались на своих местах: Шишло с парнем в лодке у берега, остальные на другом берегу. И все молча глядели на уплывающих.
– Слухай, мил человече! – уже издали закричал красноликий старик. – А ты не с Немыкарей сам?.. Не с Арефина кудесник-от?
Хорт не отвечал, греб равномерно и греб. А мальчик и не подивился прошанию того старика с опаленным солнцем лицом. И до Вержавска докатился слух об этом человеке… не человеке… Он зыркнул через плечо на Хорта. Дед Мухояр Улей все полоскал шапку, хмурил седые брови. Плескалась вода у боков однодеревки, где-то уже настраивались журавлиные гусли.
И мальчик даже голову задрал и посмотрел вверх, не видать ли там зрячие персты того гусляра Ермилы? Ермилы Луча с озера Ельши?
Ведь токмо в былине кудесы те и ладны. В былине-забобоне.
6
И река уводила их дальше, выше в лугах, и дубравах, и борах. Весей по берегам уже не попадалось совсем. Дикие берега тянулись, нехоженые. Только птицы большие в травах расхаживали да в водах плавали, цапли, журавли, гуси. В вышине кружили черно-бурые беркуты, иногда они кувыркались в воздухе, сверкая золотыми затылками. То и дело люди в однодеревке вспугивали косуль и оленей, а то и застигали переплывающего через Днепр лося. Мухояр говорил, как и Спиридон когда-то на Гобзе, что лося бы надо добыть, но и сам себе отвечал, что куда такую гору мяса? Из оружия в однодеревке у Хорта было копье, были лук и стрелы, ну еще и топор, конечно, нож. Рыбу им есть уже надоело, и печеную в глине, и вареную с крапивой и крупой. Мухояр предлагал поохотиться на диких коз. Однажды он сказал, что снова пойдет поищет ишем[319]
. И самим есть, и жертву медовую свершать. В этих местах уж борти точно ничьи, Велесовы токмо… Хорт не возражал. Спиридону не хотелось оставаться с волхвом, он боялся взгляда его серых с зелеными точками глаз, дед как будто сам об этом догадался и позвал мальчика с собой. Но сперва он смастерил снова из бересты два вместительных туеска. Взял топор Хорта, веревку, и они пошли.Дед на луговине остановился и втянул носом маревый цветочный дух, посмотрел на Спиридона из-под верхних век. Глаз его, заплывший от удара, уже открылся, лишь слабое синее пятно еще осталось.
– Чуешь? – вопросил дед. – Тута ихняя па-а-жить…
Дальше дед вот что содеял: высмотрел пчелу, не боясь укуса, схватил ее, сунул в зад длинную травину да велел мальчику следить за ней, и сам смотрел, и быстро они по-шли за той хвостатой пчелой. И она их вела, летела среди трав и цветов, потом среди елей и берез, над муравейником, дальше над выворотнем, над сырой яминой, дальше и дальше в глубь леса. Мальчик почти бежал, глядя на нее, однажды ударился крепко о сук, продолжил путь, потирая ушибленный лоб… и потерял пчелу. Да дед ее узрел, указал толстым потрескавшимся перстом. Но на небольшой полянке среди леса они ее потеряли. Озирались. Дед глядел на деревья и вдруг направился прямиком к большой осине, осмотрел ее, стукнул обухом топора по стволу, приложился к осине здоровым ухом. Снова ударил, послушал и, оглянувшись на Спиридона, кивнул. Еще раз внимательно осмотрел ствол и наконец заметил дупло под развилкой. Увидел его и мальчик. Дед тут же достал кресало и кремень, сорвал бересту, мох и приготовил трут, начал высекать искру. Трут затлевший он вздул, наломал сухих веточек, и огонек занялся. Потом он указал на гнилушку, и мальчик выломал ее и притащил к костерку. Дед привязал к концу веревки короткий кусок дерева и закинул его с третьего раза за развилку, спустил тот кусок и взял его в руки, отвязал, себя той веревкой привязал за пояс, а свободный конец сунул в руки мальчику и велел обвернуть его вокруг ствола молодой березки, но не затягивать, а выбирать слабину, и все. После того он скинул лапти, размотал онучи, сунул топор за пояс, взял чадящую гнилушку и полез на осину.
– Слабину-то… ага!.. – напомнил он.