Родник Олафа

Спиридон начал толкать деда локтями, тот прервал храп, закашлялся. Спиридон взмыкнул, но лодка и так уже направлялась прямиком к ним. Она была ближе и ближе и ткнулась носом в песок. На берег легко и как-то мягко прыгнул человек с длинными волосами, длинной бородой, в серой накидке и высокой шапке.

«Хорт!» – крикнул в себе мальчик.

Оглянулся, а Уноты, и Оленные, и Мечник – все исчезли, как будто их и не было здесь никогда.

5

Да как из далече-далече течет Днепр,
Да как еще того подале во раздольице
Идет неторопко всеми водами.
А наперекор ему да прыгал волк,
Тот волк с тяжелыми да лапами,
Густою шерстью серебристою,
Глазами серыми, зелеными.
Он по лугам, болотинам,
По лесным опушечкам
Да над обрывами
Бежал-скакал, течение то перепрыгивал.
Ай со тех со гор Арефинских.
Да как прийшол туды да тиун княжеской,
Со гридями, со мечниками,
И дублий Стефан с ими бысть.
Скрозь лес и буреломы непролазные
Провел их житель да немыкарский.
И похватали оне люд по весям,
Который по старинке жить наладился,
Побили, посекли мечами твердолобых,
Жестоковыйных тех кощунников,
Одрины их пожгли.
Гору Перунову да погромили, поразрыли.
Порубили сосны и каменья посбрасывали.
А волк ушел в болото к Сливеню,
Там бысть на острову сухое капище,
То капище-укрывище,
Иде хоронился еще отец его
Одинец Серый,
Егда проспал огнь
На том капище.
Да сын заставил его выйти.
Выйти на жертву.
И волк во мхах лежал, зализывал
Раненья резаные, выдергивал
Каленую стрелу из груди белыя.
А гриди всюду шастали
И по болоту гукали, искали путь-дороженьку
На капище поганское.
Да не нашли.

…Дед перестал слышать левым ухом. И как ему Хорт что говорил, поворачивался к нему другим ухом и внимал. А у мальчика губы покрылись коркой, он все теребил их, срывал мертвую кожицу. И руки у него ныли, пальцы млели, будто озябшие, мальчик перебирал ими, трогал ветки, песок, тянул к огню. Хорт все уже знал, дед поведал.

Да был у Хорта весь дорожный скарб: дерюжина на вежу, мрежа, острога, пшеница и овес, – то хранилось у него на тайном островке в болоте. Токмо муки на хлебушек не было. А однодеревку Спиридон узнал, то была однодеревка Чубарого. Дед очухался, только оглох на ухо. А так сразу взялся за корм, наварил ячменной каши, запарил трав. И молитву сотворил Велесу и Перуну, пославшим за ними Хорта. Да ложек не было лишних у Хорта. И дед тут же выстругал себе и мальчику из мягкой липы. И они накинулись на кашу, яко волки на овечек. Хорт тоже ел и узил серые с зеленцой глаза, взглядывая на мальчика, на деда. Про то, что было в ночь на Купалу, не баил. Съев всю кашу, они взялись за питье, настой травный, и тоже всю посудину осушили. От деда воняло мочой. И Хорт молвил ему об этом. Дед не услышал. Хорт громче повторил.

– Ау? – вопросил дед и повернулся к нему здоровым ухом.

Хорт усмехнулся, погладил длинную волнистую бороду.

– Тот немко, ты – глухарь на току.

– Ток буде небесный, егда мы к колодезю выплывем… – Дед пристально посмотрел из-под верхних тяжелых век на Хорта. – Токовище божье ежели устроится…

Хорт молчал.

– Для-ради того ты нагнал ны? – прошал дед.

– Уйти подалее, сокрыться в самой середке Оковского леса, – отвечал Хорт, рассматривая свою ладонь.

Бросил взгляд исподлобья на деда. Мол, ну, доволен ответом?

– Дак… ето… вместях и пойдем? – пытливо прошал дед.

– Покуда нам по пути, – отвечал Хорт.

Дед покивал. Снова взглянул на Хорта.

– Яко ты учуял, куды мы ринулися?

Хорт повел плечами.

– Учуял.

Только и сказал.

Солнце снова щедро светило. И дед стянул все же свои порты, набрал золы из кострища и начал стирать. Ноги у него были белые, кривоватые, с сильными икрами, в рубцах. Выстирав порты, он повесил их на ветки ивовых кустов. Потом склонил голову набок, принюхиваясь к рубахе, да и ее стянул и тоже выстирал. И ходил голый, почти безволосый на теле, только в паху поросший, с отвислыми огромными яйцами, сильными загорелыми руками. Он и мальчику велел все выстирать. Но у того сил не было, и он отмахнулся.

– Эх ты, червь ленивый, дай сюды, – сказал дед.