Родник Олафа

И скоро речка повернула на полдень. Солнце там уже и стояло, будто притягивало течение. Спиридон повеселел. Да и сытым бысть впервые за… А сколь он тут уж ходит? Спиридон даже приостановился, морща лоб в пытке подсчитать. Помнилось – ну, неделю али около того… А на самом-то деле – два, што ль, дни? Али три?.. Егда бер черный задрал деда с Хортом?..

Не помнил. И не желал того вспоминати. Страх-то сразу и нагонял. А он лелеял то чувство сердечное, что охватило его однажды, – бесстрашие.

Но – треснет в чаще древо, пошелестят громко кусты, и все то бесстрашие коту под хвост. Как и не было. Глаза горячеют, ширятся, ладони потеют, сердце чаще бьется, дыхание перехватывает… А ну как тот бер попрет? Его никаким копьем не остановишь. Больно зельный зверь-то. И ристает, аки вихрь лесной. Насилу Спиридон тогда от него и убёг… А кабы не дед да не Хорт, сам и лежал бы на тех сухих елочках.

Уже снова есть хотелось, но Спиридон не останавливался, продирался по зарослям, утопал в низинах, шел, отмахиваясь от комаров, дальше и дальше.

Уже под вечер съел горсть черники, но глад не утолил, конечно. А из котла так и веяло ароматом. Но он не притронулся к глухариному мясу, сглотнул и дальше двинулся.

Поздно вечером соорудил вежу из еловых лап, наладил дымокур и, сев подле него, достал глухаря, разложил на бересте да мигом и сожрал, не успел и опомниться… Оторопело глядел на косточки… Кинул их в костер. Заел черникой, оставив пару горстей и на завтра. Коим будет корм-то?

Вспоминал, яко Леонтий рек про птичек-то небесных, по Святому писанию, кои ничего не имут, а всегда сыты бывают. Мол, и ни об чем нету у них забот: ни о харче на завтра, ни об чем таком. А проснутся, перышки прочистят, полетят – глядишь, и сыты. Леонтий то глаголал, а сам как-то скорбно поглаживал свое брюхо-то. Любил поесть и выпить чарку вина зеленого али там синего, любого.

А я и буду аки птица та небесная из Святого писания, решил Спиридон, ковыряя сухой травиной в зубах. Аз есмь птица. Якоже тот срацин Арефа.

Но, верно, Леонтий про иных птиц рек. Срацин-то бысть якоже вон беркут, поди.

Видно, и одарил Хорта теми бровями-крылами…

Переплут-то, говорят, летучая псина.

А Хорт – волк с крылами.

…И всю ночь внизу текла речка, а над острыми вершинами необъятных елей горели звезды. Их и видел Спиридон, когда выбирался помочиться из своей вежи. Подкладывал в костер дров, и те занимались, и гнилушки снова густо дымили, сгоняя комаров.

А под утро где-то рядом брехали лисицы.

Солнце в это утро не взошло. И ладно. Опять Спиридон не ведал, куда ведет его речка и Днепр ли то али нет. Ведь он уже не оставил бы этот путь, а токмо изводил себя.

Но у него была надежда увидеть Серебряный мост на Днепре, услышать смех Ефрема-пустынника.

Он сварил оставшуюся чернику, быстро схлебал то сладкое варево и вроде почувствовал себя не голодным… Как та птица из писания… Неспроста ж и его кличут Сычонком.

А уже через какое-то время недолгое брюхо ему напомнило, кто он таков есть. С тоской Спиридон озирал берег, заглядывал под деревья, ища ягоду али грибов.

И грибов россыпи ему стали попадаться. То были ярко-желтые чистые лисички. И он тут же припомнил предутренний лисий брёх, улыбнулся и принялся сбирать грибочки. Быстро наполнил котел.

Варить будет вечером. А пока – шагай да шагай. Глядя на речку, он жалел о топоре, погребенном под осиной. Надо же такому-то сотвориться. Ведь сейчас бы уж и плотик содеял. По воде-то плыть всяко легче.

Вечером он варил грибы, ел, снова мечетно вздыхая о соли да хлебушке… Какой же хлеб ржаной и духовитый сотворяла мамка Василиса в печи в одрине у озера в Вержавске! Уж лепше и не поминать то.

Ночью на его вежу нанесло кабанье стадо. Ветер тянул дым в иную сторону, и они набежали, а тут почуяли, и вепрь зачухал, зарычал над ухом. Спиридону помнилось, то привалил бер Волохатый, счас начнет ломать вежу, ребра… Но уже уловил, что рык полегче, не столь могутный. А там и вонь кабанью нанесло. И поросятки захрюкали, завизжали. Кинулись врассыпную. А вепрь все не уходил, рыкал, щелкал клыками, то ли ожидая нападения, гоньбы за его семейством, то ль вызывая противника на рать. Спиридону с ним ратиться не хотелось, хоть копье он уже и притянул к себе, сидел настороже. Так и не выманив русина, вепрь, вольный жилец болот и дебрей Оковского леса, отступил и пошел догонять своих, все порыкивая для острастки.