Родник Олафа

Но есть все равно хотелось. И он высматривал ягоды. Да черничники не попадались. Зато вдруг напал на звериную, видно волчью, тропку с крупным, беловатым от поеденных костей пометом, и та хоть и отклонялась в сторону от реки, но в конце концов привела его на старую гарь, уже поросшую молодыми березками, ярким пожарником и кустами малины в переспелых ягодах. Спиридон аж глаза протер, дабы убедиться, что то не блазнь, не забобона якая. Он протянул руку, и первая ягода сама в ладонь упала, попробовал – сладкая, сочная… Тогда он скинул свою ношу и влез в малинник. Ел и ел переспелую малину, не мог остановиться. Пальцы и губы были липкие, на портах и рубахе расплывались пятна от раздавленных ягод. На малинник слетались пестрые сойки, орали, видно, сердясь на неожиданно явившегося едока, да он не обращал на них внимания. И вот уже почуял, что до самого горла набит теми ягодами, даже и дышать трудно… И только тогда остановился, пошевелил липкими пальцами, разглядывая их. Надо было и с собой набрать малины, но та переспелая была, вытечет соком из котла, еже тот накренится… да и уже и не хотелось и смотреть на малину совсем. Испить воды бы! Спиридон подобрал свою ношу и только тут заметил под кустами волчьи кучи – уже не бело-костные, а цветом в малину, с зернышками. Ага, значит, волк сюда и ходит по малину. Спиридон усмехнулся, оглянулся – и будто застень[358] в орешнике мелькнула, исчезла. Волк? Он подобрался, нахмурясь. Да снова сообразил, что летнего, тем паче малинового волка нечего бояться.

Той же волчьей тропой вернулся к реке, спустился и, прежде чем умыть – и липучие руки, и потное лицо, – с жадностью напился прозрачной воды. А потом уже и умылся хорошенько.

Малины так объелся, что никуда идти не хотел. Сидел некоторое время и таращился на стрекоз, летавших по водяным растениям, на бабочек.

Сколь всего, мыслил он, и рыбы, и зверя, и ягод. Полная лагвица! Ешь – не хочу. А и некому, разве что вот ему, Спиридону, сыну Васильеву. И чувствовал он себя владельцем этих богатств.

…Беспокоило его только то, что река снова не в ту сторону лила свои воды. А уже никуда свернуть он не мог. Пущай выводит!

На ночь снова установил морду, сплетя наскоро второй конус. А спать лег голодный. Ни грибов, ни рыбы не было.

Утром будто кто носом его ткнул под бок, еще и еще. Открыл глаза и сразу услыхал плеск, сел, протирая глаза, и увидел человека в однодеревке. Тот, верно, почуял запах костра, давно затухшего, покрывшегося пеплом, и правил прямо к берегу Спиридона. Спиридон растерянно глядел на бородатого мужика в вытертой бурой сермяге, в суконной шапке, не зная, что деять, то ль радоваться, то ль прятаться. Даже оглянулся на свое копье, прислоненное к ели, да уже очухался и вскочил, вышел на берег, взмахнул руками, улыбаясь.

Мужик не причалил, задержал однодеревку поодаль, напротив, остро глядя близко посаженными темными глазками на Спиридона, потом на его ночлег под елью и снова переводя глаза на отрока. Пора бы и что молвить, да Спиридон-то не мог, а мужик все помалкивал. Только и слышны были струи речные, обнимающие лодку.

Наконец в бороде появилась прореха, и звуки выкатились наружу, чудные человечьи звуки, складывающиеся в слова:

– Ай, здорова?

Спиридон снова взмахнул руками, спускаясь ниже к воде. Мужик смотрел. Спиридон деял знаки руками. Мужик наблюдал, подгребая, чтобы удержать лодку на месте, но причаливать не торопился.

– Кхма! – кашлянул мужик и повторил: – Здорова, грю?

Спиридон разводил руками.

Мужик высматривал, не появится ли кто еще из-под елки, но никто не выходил. Вид у Спиридона, верно, бысть таков, что мужик уже сообразил – лишеник пред ним. И он решительно выгреб к берегу, однодеревка ткнулась носом в землю, мужик встал и вышел. Был он приземист, кривоног. На одном боку у него висел длинный нож, почти и меч в деревянных ножнах, а на другом – колчан из бересты с оперенными стрелами. В лодке Спиридон успел увидеть битых уток, тетеревов, глухарей. Мужик помешкал и нагнулся, достал из лодки и лук, небольшой, да, видно, ладный, тугой.

– Кхма! – снова кашлянул мужик, не спуская близко посаженных глаз, напоминающих почему-то каких-то жуков черных, со Спиридона. – Дак… ето…

И он замолчал, разглядывая грязную, рваную одёжу Спиридона. Все внимательно рассмотрел: лапти, порты, рубаху, овчину, потом и рыжую шапку не по размеру. На миг сморщил плоский нос. Видать, от Спиридона разило. И то правда, последний раз одёжу стирал ему дед Мухояр давным-давно…

И мужик наконец сказал:

– Чиво ты здесь?

Спиридон развел руками, показал себе на рот, отрицательно покачал головой. Мужик наблюдал за ним, шевеля бровями. И оттого его глаза еще сильнее походили на жуков.

– Немко аки рыба? – догадал он.

Спиридон кивнул.

– А-а-а… Один?

Спиридон кивнул. И мужик заметно расслабился, повел покатыми плечами.

– Оле… як оно… Хм, хм… – бормотал мужик. – Дак… на ловитве али яко? Али по бортничеству?

Спиридон замотал головой.

– Хм, хм… А чиво ишшо-то? – не мог взять в толк мужик.