Родник Олафа

Спиридон не знал, что содеять. А ну увидят с берега и узнают однодеревку? И узрят еще стрелу в плече?.. Он зачерпнул туеском воды и снова полил на себя, а в другой раз зачерпнул и жадно приник, напился.

Посмотрел – рубаха вся в крови. И порты. Голова кружилась. Тронул стрелу. Боль пронзила его до пят.

Хотел снова взяться за весло, но сумел токмо одной, правой рукой. А левая уж повисла плетью.

Но река и так тянула однодеревку, ибо стала еще полноводнее из-за двух притоков. Или словно будто другая, большая вода ее подпирала…

За поворотом, за шеренгой елей на угоре он узрел серые одрины веси.

Весь!

Там люди. Но сейчас он боялся людей пуще зверей. И больше всего хотел бы скрыться под водой да пройти мимо. А там – там будет и костер, и ядь, он сам всего добьется, все добудет…

И Спиридон, успев увидеть далеко впереди речной простор и дали лесные, крепко ухватился за стрелу и, сцепив зубы, дернул ее из мяса, вскрикнул и упал перекошенным лицом вниз, на дно однодеревки, на мокрых птиц, ломая стрелу с треском. От запаха мокрых перьев его враз замутило, но больше он ничего не слышал и не чуял.

5

Но видел.

Видел снова тех светящихся: двоих Оленных, двоих Унотов и Мечника. Они шли полукругом, загоняя его, шли, как обычно, медленно, то ли нерешительно, то ли с особой хитростью. Покачивались над травами, среди кустов. Заставляли его отступать куда-то дальше и дальше, пока он не увидел куда – к мертвым серым деревам с сидящими на них воронами. У воронов бысть большие каменные клювы, и они нацеливали их на Спиридона. Токмо Спиридон бысть не человек, а настоящий клюся, серый в яблоках, с белой гривкой. И он ведал, что чрез те древа мертвые не прорвется, и вороны уморят его, поклюют.

Да тут внезапно светящиеся пришли в смятение, заколебались, а Уноты и вовсе враз угасли. Мечник вроде вытащил свой меч и направил его на бегущего волка. Тот волк бысть бел аки снег.

Он набежал на Мечника, и тот исчез, уронив меч. Прочь поплыли Оленные. И отчаянно засвистали…

Спиридон, услыхав тот свист, открыл глаза, полежал так, ничего толком не видя, повернул голову и узрел какую-то дощатую стену. Она качалась, и небо над нею колыхалось, голова болела от удара, хоть и смягченного птицами. Слышны были кличи. И доносилась какая-то неведомая речь. Спиридон ничего не мог разобрать в той речи. А вот в стене различил длинные и тяжелые весла. Потом увидел головы, свесившиеся с той стены выпуклой. На него глядели какие-то люди. Бороды и усы у них были все больше светлые и рыжие.

– Пойке[361]!

Видно, это его окликали. Он поднял голову, повернулся. Боль из плеча молонией пронеслась через все тело. Лицо его перекосилось.

Снова раздавались голоса. Послышался плеск, стук однодеревки о борт. Ее раскачивало. Вдруг в нос упал крюк на веревке, а затем однодеревку оттолкнули, как бы отпуская ее, но как борт с веслами исчез, снова потянули. Слышен был плеск весел. Лодку качало. Спиридон не мог понять, что происходит. Доносились крики. И чайки кричали, а не токмо люди.

Наконец нос лодки зашуршал по песку. И вскоре прямо над лодкой склонились неведомые длинноволосые люди. Его тронули, окликая. Он попытался сесть. И тут остро почуял запах мокрой битой птицы, согнулся, сотрясаясь от рвоты, черкнул обломком стрелы по борту и вновь попал в те беззвучные края с мертвыми деревами, во́ронами и то ли камнями, то ли какими-то плодами. Али то бысть и вовсе черепа: людей ли, зверей ли… Он испугался сперва, но, оглянувшись, снова узрел волка – белого на одной стороне, а того, прежнего, серого, с зелеными глазами, – на другой. И они сидели протозанщиками. Убо и страх весь исчез. Спиридон уж ведал, что от того волка ему всегда помога была. Значит, будет и от другого.

В себя он пришел и сразу подивился, яко его однодеревка увеличилась в размерах. И вверх поднялась мачта. Он озирался. Равномерно слева и справа плескалась вода. Он ощутил движение. Эта лодка была тяжела. Спиридон, морщась, сел. Он был укрыт чем-то. Сразу почуял, что плечо крепко перевязано и стрелы в нем нет. Повернул голову направо и налево и увидел длинноволосых рыжих и светлых мужиков, они ворочали большими веслами, разом гребли. Кто бысть обнажен до пояса, на ком надеты рубахи, одни простоволосы, другие в шапках. На него тоже поглядывали, все глаза были синие да серые. Спиридон заметил движущийся берег в деревьях и сообразил, что ладья идет быстро. Вверху синело небо. Мачту с подобранным парусом озаряло солнце. Над мачтой реяли крикливые чайки. Пахло большим речным простором.

Яко чудно все, мыслил Спиридон, чудно, святый Спиридоне, и Борис, и Глеб… И волк.

– Пойке, – сказал кто-то и еще что-то добавил.

– Эй, Скари! – позвали.

– Парнишка! – окликнул кто-то его по-русски.

Спиридон оглянулся. Неподалеку за веслом сидел остроносый безбородый мужик в черной рубахе с завязанными сзади светлыми волосами.

– Пойке, парень, – сказал он. – Мы тебя отбили у деревенских мужиков, что гнались за тобой. И не знаем, куда тебе надо? Скажи.

Спиридон смотрел на него.