Родник Олафа

– Перуне, господине! Боже! Низведи на ны твои блага! Твою боронь! Дажь весям гобино! Пролей свою чару милости, но не гнева! И на заре прими нашу жертву!

И все кричали:

– Оле!.. Оле!.. Оле!..

Костер разгорался, освещая лица бородатые и безволосые, возбужденные, лоснящиеся. Вся гора была наполнена людьми. Сосны стояли лохматыми стражами. Парни с девушками ладились прыгать через огонь. А другие поджигали от костра смоляные колеса, оглядывались на Хорта… Тот махнул, и одно колесо устремилось вниз, разбрызгивая искры, бешено крутясь под визг женский и крики детей.

Сычонок оглянулся, а в далях лесных, на незнаемых горах, уже рдели, мерцали, плясали огни несмиренного народа. От зрелища того дух захватило. Костры горели, кажется, по всей Руси лесной, речной и озерной. И в небесах же торжественно сверкали хладные, но чистые огоньки. Парни запаливали другое колесо. Все прихлынули к краю горы, стараясь лучше увидеть.

И Сычонок тоже встал, хотел и на камень взлезть, да кто-то дернул его за рукав. Он обернулся и увидел Гостену. Отмахнулся было от нее, да девочка не отступила, сильнее потянула, быстро оглядываясь, и повлекла за собой.

– Ты куды тащишь-то, ай, Гостена? – хотел спросить Сычонок. – Пусти, охлынь!

Но девочка увлекала его дальше, вниз. Там стояли три телеги, в темноте рисовались силуэты лошадей, они паслись, вскидывали то и дело головы и нервно прядали ушами на вопли людей с горы.

Девочка вела его дальше, так схватилась – не отцепишь.

И в этот миг откуда-то вывернулось, налетело личико Крушки.

– Ай, ай! Куды наладился, клюся?! – вскрикнула она.

Гостена остановилась как вкопанная.

– Куды?.. Да приперло! – наконец выдохнула Гостена и дернула Сычонка, увлекая его дальше.

Крушка хотела было за ними идти, да крики пускающих колеса были так веселы и зовущи, что пересилили, и она ушла туда, на край горы.

Сычонок внизу рванулся, освободился, но Гостена снова вкогтилась в край его рубахи и потащила дальше. Сычонок двинул ее кулаком в спину. И тут она его отпустила. Обернулась, тяжело дыша. Сычонок готов уже был пуститься бегом назад, где так радостно кричали люди, но услыхал надтреснутый голос:

– Али ты глум затеял, сказывая, што жедати[305] студенец тый налести[306]?

Сычонок одернул рубаху.

– Чуешь? – вопросил дед Мухояр Улей.

Мальчик собирался с мыслями. Его неодолимо тянуло назад, к огням купальским, крику и плескам ладоней, к цветам и песням, коих он был главный герой.

– Али в Оковский лес ми одному уйдить? – снова спрашивал Мухояр.

Сычонок стоял, опустив голову.

– Василёк! – шепотом закричала Гостена. – Оны табе зарезати жедають!

Он посмотрел на ее искаженное лицо, перевел глаза на старика. У него не было мочи уже думать по-другому, словно попал в течение быстрое, в водоворот, и не мог выплыть, пересилить завихрения. Только те вихрения были даже не в воздухе вокруг, а в нем самом. И они влекли его назад, к огням, к отцу…

– Днепра студенец, Двины и Волги на тый горе середь Оковского леса, – говорил старик нетерпеливо.

И мальчику попомнились его мысли о небесной Волге, где и пребывают отец со други своя. И он шагнул к Мухояру. Девочка заплакала от радости.

Мухояр Улей повернулся и крепко, скоро зашагал среди кустов и деревьев, крапивы. Мальчик – за ним.

– Гостенка, тшшш! – кликнул на ходу дед Мухояр.

И уже из зарослей Сычонок снова, как и на дороге утром, оглянулся и увидел смутную Гостену. Да, было темно, но он различил на ее щеках светящиеся слезы. То ли помнилось. То ли и вправду звезды так сверкнули. А может, то и были купальские огни и цветы папоротника.

12

И не цветущий папоротник в эту ночь бросились искать собравшиеся для купальских радений на горе, не клады, а исчезнувшего отрока. Вначале дед и мальчик шли, не чуя за собою погони. Мухояр знал путь и уверенно шагал среди трав, кустов, по рощам, потом и прямиком по полю, сказавши, что ничего не содеется житу. И тут-то крики со стороны горы усилились. Мальчик оглянулся и увидел гору под звездами с костром, как короной. И отсветы озаряли лохматые лица сосен. Но вдруг по горе рассыпались огни, будто во все стороны покатились колеса. Но то были не колеса, а зажженные ветки и палки с травой и тряпками, обмазанные дегтем и смолой. И яростный крик мужиков и баб, как невидимое пламя, вознесся в ночь. Мухояр Улей тоже остановился и посмотрел назад, а потом молвил:

– Шибче шагай, малый!

И пошел дальше, с хрустом и шелестом ведя тропу в жите. Им надо было быстрее пересечь поля. Хоть луны и не было, но звезды и в самом деле давали какой-то свет, и двое идущих в жите хорошо были видны. Мухояр ведал это и потому пригибал голову и горбился и временами становился похож на какого-то зверя.