Родник Олафа

– На малеванье принесли? – вопросил Мухояр.

И та же девушка вынула из мешочка деревянные чары. Мухояр заглянул в них, даже понюхал, одобрительно кивнул.

– А ядь? – спросил Мухояр.

И они достали из другого мешка хлеб, яйца, сало, лук и все сложили в сторонке на рушнике.

Мухояр похвалил их и отпустил. Нехотя они покидали это нарядное и необычное место. Внизу снова заговорили… Голоса их удалялись…

Мухояр позвал мальчика к рушнику. Подошел и Хорт. Они сели на траву вокруг и стали есть.

– Про смольнян и не слыхати? – вопросил Мухояр, очищая потрескавшимися толстыми пальцами с въевшейся в них сажей яйцо.

– Ни, – ответил Хорт.

– Думашь, запамятовали? – снова молвил Мухояр, глядя из-под седых бровей.

– Придут, – согласился Хорт. – А не пройдут.

– Не враз, да пройдут, – сказал Мухояр, соля яйцо. – Зане[296] злы на тобе за утёк. И воля ихняя такова. Женуть[297] будут, покуда не истрошати[298] последнего перунника да родовца.

Серо-зеленоватые глаза Хорта были упрямы.

– То неведомо ишшо.

Мухояр повел рукою, указывая в ту даль, о коей толковал уже Сычонку.

– Вона откудова реки-то бегут: Днепр, Волга да Двина…

Хорт вопросительно взглянул на деда с тяжелой литой бородой, на его округлый короткий нос в седых, почти незаметных волосинках, ничего не ответил, ждал, что он еще скажет. Дед хрустнул едким луком и не поморщился даже. Зубы у него еще были.

– Та – на утро, та – на вечер, а этот – на полдень. Всю нашу землю обнимают, – снова послышался надтреснутый голос деда Мухояра. – А из единого студенца. – Он обернулся к Хорту. – Ведомо тобе тое?

Хорт узко посмотрел на деда и кивнул.

– Отец сказывал.

– И про Око-студенец?

– Ни, – отозвался Хорт, ломая хлеб и высыпая крошки в рот. – Не сказывал.

– Лежит Око-студенец, оттого и лес прозывается Оковский, – рек старик.

Он помолчал и вдруг сказал твердо:

– Туды и надобно итить.

Хорт не спускал с деда глаз.

– Чья речь, того и земля, – молвил дед Улей Мухояр, отрезая сала и отправляя его в рот.

Хорт молчал.

– Оны в Смоленску да в Кыёве сидять, – говорил дед. – Другие по Волге. Иные на Двине, в том Полоцке. Из тых рек и черпают. Снизу та вера поднялася, из Кыёва. Там оны реки и заговаривают, чаруют своими хрестами. А надобно в лес Оковский пойдить и налести[299] той студенец Око. И там наговор сотворить. На вси реки, и на ту, коя к утру бежит, и на ту, коя к полдню, и на ту, коя к вечеру. Чуешь, Хорт?

Хорт повел плечами.

– Чуешь? – не отставал Мухояр.

– Да скоко их в Оковском лесу-то, тых студенцов да криниц, колодезей… Почто уразуметь, якой студенец Око?

И тут Мухояр ткнул толстым растрескавшимся пальцем в сторону мальчика.

– А малый и укажет.

Хорт быстро взглянул на Мухояра, потом на мальчика.

Дед убежденно кивнул.

– Ён, ён. Спроста, што ль, тобе вызволил?.. На ём есть благо. Волхованный малый.

Глаза Хорта мерцали, кожа на скулах натягивалась, желвы играли под бородой.

– Чудное баишь, – наконец молвил он. – Яко малец тый студенец спознает?

– А изопьет и забаит, и вся недолга.

Хорт невольно усмехнулся.

– Казание[300] твоё, Улей, зело глумно! Забобоны![301]

Мухояр стрясал с бороды хлебные крошки, глядел из-под верхних век на Хорта, на мальчика.

– Забобона и есть тута сидети и ждати дедовского наряда[302], и как раз буде наряд хрестьянский. У смольнян – сила. И сила та – речь. Сказывали немыкарские, што им поп баил. И тое им по сердцу пришлося.

У Хорта вздулась жила на шее, он смотрел прямо перед собою, узил глаза. Мухояр Улей возвел глаза выше и наблюдал лёт орлов. Те, не уставая, все кружили.

– Ни, – выдохнул наконец Хорт, – то всё сговоренное у нас. Перун жедати жертву, коли малец не забаил. Ведь на то и окунали во студенец, дабы испытати. А то бы ён и пропел тада во славу Перуну на горе, во славу Перуну, отверзшему уста. Да и вся недолга. И то бысть бы чудо… И можа ишшо и пропоет…

Он остро глянул на мальчика и протянул ему фляжку из кожи.

– Испей, Василёк, – молвил сурово.

И мальчик глотнул горьковатого отвару.

Дед посидел еще, глядя на дальние леса, потом встал и взялся за деревянные чары. Из сухой травы он смастерил кисть и потом подошел к висящему на сосне колесу, снял его и принялся раскрашивать со всех сторон в красный и желтый цвета, окуная кисть в чары с красками.

Сычонок знал, что такие-то колеса тележные вешают на дома, овины, амбары, чтобы уберечься от пожаров, кои запаливаются молниями. Их называют громовниками. А те, что смолой обмазаны, будут зажигать и скатывать с горы.