Родники рождаются в горах

— Садись, Хаджимурад. Садись! — сказал Алиасхаб. — Шарифат, — крикнул он дочери, — я купил у нас на почте цветной снимок Гагарина! Ты долго его искала! — Он развернул газету, вынул открытку, протянул подбежавшей Шарифат. — Ну, как, Хаджимурад, в Цибилкуле фрукты уродились?

Хаджимурад только сейчас заметил, как необычно одет Алиасхаб: хромовые сапоги с длинными голенищами, галифе и выгоревшая на солнце зеленовато-серая гимнастерка.

— Да, в этом году урожай фруктов богатый, но мой отец не устает говорить: «Цыплят по осени считают». Сумеем ли собрать! А у вас как? — Хаджимурад не сводил с хозяина глаз.

— На нижнем поле все хорошо, особенно озимые, а наверху влаги не хватает. Вот два дня не было дождей, и все начинает желтеть. У нас комбайны на ремонте, никак этот ремонт не закончится. Сегодня с утра бегал, узнавал. Обещают каждый день, а все стоит на месте. — Он вздохнул, похлопал себя по карманам гимнастерки. — Ну, что ты будешь делать! Очки на почте забыл.

— Отец, Хаджимураду понравился мой ковер… — сказала Шарифат.

Алиасхаб улыбнулся.

— Верблюдица рожает, сосед не знает, а курица снесет яйцо, весь мир слышит! Ковер еще не готов, а в другом ауле уже о нем оповещены!

— Я ничего не говорила, он сам увидел, — начала оправдываться Шарифат.

— Ты же решила, пока не закончишь, никому не показывать.

— Шарифат здесь ни при чем. Я сам посмотрел, не знал, что она держит работу в секрете, — заступился Хаджимурад.

Алиасхаб покачал головой:

— У нашей Шарифат всегда есть метла, чтобы замести грехи. Однако разговорами сыт не будешь. Гость, наверное, проголодался. Накрой на стол.

— Я не голоден… Мне надо идти.

— Хинкал готов. Осталось почистить чеснок, — выпалила Шарифат, боясь, что Хаджимурад уйдет.

— Что это за слова: «Я не голоден». В гостях так не говорят, надо садиться за стол, коли предлагают. А если заставляют ждать долго, как наша Шарифат, тогда надо сказать напрямик: «Дайте поесть».

— У нас вечерние занятия в школе. Мне надо успеть, — смущенно проговорил Хаджимурад.

— Коли так — поешь и пойдешь, — упрямилась Шарифат. — До реки можно на машине, а оттуда рукой подать! По горе!

Она быстро принесла из комнаты миску с хинкалом.

Девушка хлопотала у стола. Хаджимурад, смущаясь присутствием Алиасхаба, не осмеливался поднять на нее глаз, но видел каждое ее движение. Цибилкулец замечал взгляды, которые бросала на него Шарифат, с трудом удерживал вилку в руке — волновался.

Алиасхаб с аппетитом ел, шутил. Еще тогда, у дома старушки Издаг, Алиасхабу стало ясно, что дочь его нравится Хаджимураду. Заметил он также, как сейчас сияла Шарифат. Это его не радовало. «Неужели единственная дочь выберет себе друга в чужом далеком ауле?! «Негодный камень катится в чужой аул, красное золото остается в своем гнезде», — говорила бабушка, когда к ним из далеких мест приходили сватать девушек. — Так скажут и про мою дочь».

О раздумьях Алиасхаба никто не подозревал, он вежливо угощал гостя, посмеивался над Супайнат, которая запыхавшись вернулась домой в самый разгар завтрака.

Хаджимураду предстоял долгий путь и пора было уходить, но ему хотелось еще поговорить с Шарифат, он чувствовал себя иглой между двумя магнитами. Шарифат боялась: Хаджимурад вот-вот со словами «до свиданья» поднимется. Она рассказала сначала отцу, а потом и матери о том, что Хаджимурад собирается ставить покойной матери памятник. Девушка надеялась: Хаджимурад увлечется разговором и посидит еще немного.

— Род Хаджимурада славится мастерами — каменщиками. И Хаджимурад — мастер, — повторяла Шарифат, забыв, что и отец и мать видели его работу, когда цибилкулцы и горчоковцы дружно восстанавливали стену дома старушки Издаг.

Рассказ о памятнике тронул сердце Супайнат. Обращаясь к Хаджимураду, она ласково называла его «сын мой», «мой хороший». Забота и сочувствие, исходившие от Супайнат, западали в душу Хаджимурада, ведь к нему внимательна мать Шарифат! Слова нежности, как зерна, упавшие в благодатную почву, прорастали, тянулись колосьями уважения к доброй, приветливой женщине.

— Шарифат, боюсь, что гостю не до разговоров! Не удерживай его, он опоздает на занятия, — сказал Алиасхаб, прекрасно понимавший все происходящее.

— Почему ты больше не приезжаешь к нам петь? — спросила Супайнат. — Может, спел бы сегодня? Ах да, этот конь. Ты отыскал коня, сын мой?

— Коня… Коня… — повторил Хаджимурад, заливаясь краской до ушей. «И зачем я придумал такую глупость. Вот влип-то».

— О каком коне вы говорите? — спросил Алиасхаб.

«Опозорился — ничего не скажешь». — Хаджимурад не смел поднять глаза от стыда, но на помощь ему пришла Шарифат:

— Колхозный конь у них пропал. Хаджимурад хотел узнать, не пристал ли он к нашему табуну. Я провожу Хаджимурада.

— Если коня не найдете, попросите Османа, чтобы тебя на мотоцикле подбросил, — сказал Алиасхаб, вставая.

— Нет-нет, я буду беспокоиться! В прошлом году этот Осман чуть не попал в аварию, — возразила Супайнат. — Лучше немного опоздать, чем рисковать жизнью. Никто тебя не будет спрашивать, сколько времени ехали, а будут спрашивать, как доехали.