Родники рождаются в горах

Сидрат представила, как отца ведут по улице и весь аул высыпал посмотреть на него, а он идет, опустив свою бритую голову, и на руках у него звенят цепи.

И Сидрат в ужасе закрыла лицо руками. «Нет, только не это. Лучше бежать…»

…Этот день был похож на грустный сон. Сидрат побывала везде: навестила подруг, посидела в пустом классе за своей партой, постояла под ореховым деревом… Она молча прощалась со всем, что любила. А когда стемнело, взяла в руки узелок и окольной дорогой, чтобы никого не встретить, крадучись, пробралась на условленное место. Было темно и тихо. Месяц, разрезанный пополам, нежно светился в небе. Кое-где мигали звезды, словно говорили: «Не бойся, Сидрат. Счастливого пути». А горы хранили суровое молчание. Казалось, они упрекали ее, и Сидрат вдруг почудилось, что скалы обступили ее со всех сторон, словно не хотели отпускать. «Что же я делаю», — тихо ахнула девушка. На сердце нахлынул странный холод, а ноги ослабли. Она присела на землю. Вокруг было темно, пустынно и только внизу, под горой, тепло светились огни аула. Там шла обычная жизнь: женщины разжигали очаг, замешивали творог для чуду, перекликались с веранд, мужчины чистили чирах или что-то чинили. Приготавливая ужин, суетится, наверно, тетя Рахимат. Бабушка ей помогает… Они еще ничего не знают… «Родные мои, простите. Прости меня, бабушка. И ты, тетя Рахимат. И ты, отец, прости…»

Сидрат положила голову на узелок с одеждой, ей хотелось заплакать. Но слез не было. И тут из темноты раздался голос Гусейна:

— Сидра-аа-ат, ты здесь? Пошли скорее. Я нашел машину.

Он взял ее за руку и потащил вниз к шоссе. Сидрат все оглядывалась, и Гусейн начал бояться: вдруг она в последний момент передумает.

— Тебе не грустить, а танцевать надо, — пробурчал он сердито.

Приближалась ночь. Все меньше становилось огней в ауле. Все больше звезд над горами. По черной дороге, грохоча, летел к вокзалу грузовик.

А в это время Рашид у окна, открытого в крымскую ночь, привстав на узкой солдатской койке, писал своей Сидрат очередное письмо.

Ночью Гусейн посадил Сидрат в поезд. Прощаясь, он сунул ей в руки книгу и сверток с едой и, оглядывая купе, спросил озабоченно:

— Тут кто-нибудь едет в сторону Крыма?

— Я еду. В Севастополь, — откликнулась женщина средних лет с удивительно белым лицом.

— Вот здорово, — просиял Гусейн. — Тут моя сестра в первый раз едет… Вы уж присмотрите за ней, а там ее встретят.

— Будь спокоен, — улыбнулась ему женщина и перевела на Сидрат внимательные, насмешливые глаза. — Доставлю твою сестру в целости и сохранности.

От улыбки ее лицо, строгое, как у педагога, сразу стало мягким и нежным.

— Ну, счастливо, — Гусейн еще раз оглянулся у дверей и вышел. Сидрат хотелось броситься за ним, сказать ему, как ей страшно, как она уже скучает по родным, по горам, но что-то сковало ее, и она подавленно молчала.

Наверное, женщина понимала, что происходит с Сидрат. Она сделала вид, что не обращает на нее внимания и только позже сказала просто:

— Меня зовут Ольга Петровна.

— А я Сидрат.

— По-русски Соня?

— Не знаю…

Поезд катился по длинной дороге, заглатывая ее, как дракон. Ольга Петровна уже давно спала. А Сидрат так и сидела с узелком на коленях, прижавшись лбом к черному стеклу.

Сначала за окном была только темнота, потом она стала рассеиваться: раздвигая туман, на всем широком пространстве наступала заря. Незаметно пришло утро. Сидрат сидела, потрясенная: за окном, сменяя друг друга, проходили картины Крыма, как в киножурнале, который она как-то видела у них в клубе перед фильмом. Только там все было серое. А здесь… Никогда на голых горах Дагестана девушка не видела такой красоты: а ведь раньше ей казалось, что красивее ее гор не бывает.

Сейчас ей захотелось спрыгнуть с поезда, пробежаться по мокрой утренней траве, замочить ноги до колен, сорвать вон тот лиловый цветок, что мелькнул на откосе.

Но поезд стучал колесами все быстрее. И с каждым стуком все ближе становился Рашид. И от этого светлого утра, от простора за окном, от встречи, которая скоро будет, к сердцу Сидрат горячей волной прилила радость. Как эта заря, рассеявшая тьму, радость растопила страх, а остатки его загнала в самые уголки сердца. Девушке уже казалось, что поезд идет недостаточно быстро. Ей хотелось выскочить, побежать вперед, обгоняя поезд.

Грусти как не бывало. Хотелось любить, хотелось учиться, хотелось быть счастливой. Очень хотелось жить.

Сидрат вспомнила о своей мечте и представила себя врачом. Сколько раз, оставшись дома одна, она закутывалась в простыню и, встав перед зеркалом, говорила своему отражению: «Ну, что у тебя болит?» Потом она вспоминала, как Рашид сказал ей однажды: «Тебе очень пойдет белый халат». И, вспомнив, улыбнулась. И щекам почему-то стало горячо.

Утром разносили чай. За чаем Сидрат разговорилась с Ольгой Петровной и узнала, что она врач. Девушка слушала свою попутчицу, смотрела на нее восторженно и думала: «Нет, я, наверное, не сумею». И тут же мысленно обращалась к Рашиду: «Ты меня научишь, правда?» Ей казалось, что Рашид все может.