Родники рождаются в горах

Они вышли во двор. И Сидрат видела в окно, как они затерялись между деревьями.

Наступил май сорок второго года. Это было время весны, когда горы Дагестана одевались в зеленые одежды, когда реки, вырвавшись из ледяного плена, бурно выливались на поля, когда ореховое дерево, то самое, которому поверяла Сидрат свои девичьи тайны, выпускало крохотные светло-зеленые листочки.

Но здесь, в Крыму, в этом военном мае Сидрат не заметила, когда распустились листья. Многие деревья стояли черные, обугленные огнем. В сквере, по которому часто проходила Сидрат, были видны черные круги от воронок: теперь здесь долго не будет расти трава.

Сидрат уже не только помогала врачу в госпитале, но и выезжала за ранеными на полосу фронта. Близко, над самой головой свистели пули, когда она бежала по полю к раненым. Иногда в небе нарастал гул вражеского самолета, и тогда девушка инстинктивно прижималась к земле. А иногда стояла тишина, такая, как до войны. Но тогда почему-то делалось особенно страшно. Словно враг притаился и следит за ними. Похожее чувство, только слабее, Сидрат испытала однажды в детстве: она подралась с мальчишкой и когда, вырвавшись, пошла от него, спина ее напряглась: казалось, вот сейчас он запустит в нее камешком. Сидрат могла бы оглянуться, могла бы убежать наконец. Но гордость не давала ей сделать ни того, ни другого. Так и шла она, будто спокойно, а на самом деле цепенея от страха.

Раненых было много. Пока Сидрат тащила одного, другой тихо звал ее: «Сестрица, и меня возьми». И сердце девушки сжималось от жалости.

А в городе становилось все труднее. Почти невозможно стало доставлять сюда боеприпасы, медикаменты, продукты. В июле объявили об эвакуации. За сутки должен был собраться и выехать госпиталь. Поднялась суматоха. Все были обескуражены, хотя и ждали этого со дня на день. Нужно было подготовить раненых.

Наконец поехали. Сидрат с Ольгой Петровной сидели в грузовике с тяжелоранеными. Дорога была взрыта, разворочена бомбами, и, как ни старался шофер, машина подпрыгивала на ухабах. Сидрат руками поддерживала голову молодого украинца, его только вчера оперировали. Ольга Петровна, согнувшись, двигалась по кузову: одним делала уколы, другим подносила воду и лекарства.

Ехали мимо сел. Сожженные поля, дома без крыш, разрубленные стволы деревьев, взорванный мост и берега, как разлученные люди.

В одном из дворов около передней побеленной стены, единственной, оставшейся от жилища, сидела рыжая кошка и истошно мяукала.

Неужели где-то есть тихий аул, дом с верандой, плоская крыша, на которой сушатся разрезанные дольки яблок. Оттуда, с крыши, хорошо видны горы, источник, куда она, Сидрат, ходила за водой. А кто у них теперь приносит воду? Наверное, тетя Рахимат. Рассказал ли Гусейн ей и отцу, куда уехала она, Сидрат? Или до сих пор в неведении они? Может, думают, что ее уже нет в живых? Отец! Простил ли он свою дочь? И где он сейчас? Наверное, как и Рашид, на фронте.

Машина останавливалась набрать воды или пропустить встречный грузовик, а Сидрат, глядя на разрушенные дома, вспоминала, вспоминала. По-иному видела она теперь своих близких. Даже отец не казался ей таким уж суровым. «Дорогой отец, — мысленно обращалась она к нему, — прости свою дочь. Тетя Рахимат, прости, что мало любила тебя. В сказках все мачехи бывают злыми. Я думала, и ты такая. Когда ты пришла в наш дом, я не хотела знать тебя, перечила тебе, а потом стала избегать. Я была глупая. Ни разу не поцеловала тебя, а ведь ты так нуждалась в ласке. Если бы сейчас я вернулась, я бы сказала тебе: мама…»

Мысли ее перебила Ольга Петровна:

— Соня, а ты знаешь, в какой госпиталь мы едем?

Сидрат покачала головой. «Не все ли равно», — подумала про себя.

— Соня, — торжественно сказала Ольга Петровна, — мы едем в его госпиталь.

— Не может быть, — воскликнула девушка. Она сразу поняла, о ком идет речь, и подумала: «То-то Ольга Петровна такая особенная сегодня». И действительно, глядя на нее, можно было подумать, что в мире нет войны и она, Ольга Петровна, мирным весенним днем едет на свидание с любимым человеком.

Сидрат представила, как в длинном коридоре, уставленном койками, они увидят его в длинном халате, как Ольга Петровна закричит: «Костя!» — и по длинному, очень длинному коридору побежит к нему, стуча сапогами, не боясь нарушить госпитальную тишину. И с каждой койки вдоль стен на нее будут смотреть чьи-то глаза, сначала удивленные, даже осуждающие: вот, мол, расшумелась, а потом оттаявшие, посветлевшие.

«А у меня, будет ли у меня когда-нибудь такое», — тоскливо подумала Сидрат.

Машина миновала селенье и выехала на открытую дорогу. По обеим сторонам ее тянулись поля. Где-то на горизонте прямо в пшеницу опускалось огромное остывшее за день солнце. Над головой Сидрат медленно расползалось облако, вот оно стало совсем прозрачным, сквозь него просвечивал голубой цвет неба. И на миг почудилось, что война просто приснилась. Всем сразу.

— К ночи приедем, — сказала Ольга Петровна. В уголках ее усталых глаз тихо светилась радость.