Родники рождаются в горах

И тут, нарушая тишину, сверху послышался гул вражеских бомбардировщиков. Он все нарастал. Ольга Петровна, сидевшая в кузове, забарабанила шоферу в стекло кабины: «Гони машину туда, к кустарнику, — старалась она перекричать рев самолетов. — Слышишь, туда, где кустарники», — она показала рукой в сторону, где был островок зелени.

Недалеко от машины разорвалась бомба, и сразу зашумели раненые, вздыбилась земля. На пшеничные колосья медленно оседал черный дым.

Сидрат, зажав рот ладонью, сидела не шевелясь. Но все, что происходило вокруг, четко врезалось в память.

И снова взрыв. Машину тряхнуло, отбросило в сторону. Из облака черной пыли выскочил шофер.

— Скорее, скорее, — кричал он. — Выходите!

Он схватил раненого и побежал с ним к кустарнику. Сидрат сделала то же самое. Так, спотыкаясь и пригибаясь, бегали они от машины к кустарнику и обратно. А Ольга Петровна из кузова подавала им раненых.

— Бак горит. Скорее! — крикнул шофер.

Сидрат, падая от усталости, опустила на землю раненого и повернулась, чтобы бежать за следующим. Но увидела только столб черного дыма, который медленно оседал на дорогу.

Сидрат закричала и бросилась туда, где только что стояла машина. Но кто-то крепко схватил ее за руку и оттащил назад, зажав ей рот, потому что она кричала. А над ними низко летели «юнкерсы».

И вдруг сразу все стихло. Словно ничего и не было. Сидрат испугалась этой тишины, а когда пришла в себя, поняла, что лежит на земле и в рот ей набилась земля. Она подняла голову: невдалеке лежал шофер. Он лежал боком, из уха на воротник гимнастерки стекала кровь. Сидрат подползла к нему, взяв за плечо, позвала. Он молчал. Она повернула его лицом к себе: на правой щеке, как легкий шрам, остался след от травинок. Еще не понимая, но уже предчувствуя недоброе, она нащупала его руку в запястье, пульса не было.

«Юнкерсы» улетели. Вскоре стало снова тихо: ни взрыва, ни выстрела. В море пшеницы — островок кустарников. И десять тяжелораненых. И девушка, у которой нет ничего: ни продуктов, ни медикаментов. Только две голые руки.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Две жизни есть у человека. Настоящая и прошлая, та, которую хранит память. Воспоминания — это наша вторая жизнь. Она все время идет где-то рядом с первой, то затухая, то вспыхивая с новой силой. Так было и с Сидрат. Она шла домой по кривой улочке аула, а видела не силуэты гор и низкие звезды, а ровное поле и пустую дорогу. Не каменные изгороди, за которыми темнели сады, а одинокий островок кустарника, себя среди раненых и то, как, постепенно чернея, надвигалась ночь. Вспоминая, Сидрат и не заметила, как подошла к дому. Было уже за полночь. Только она открыла калитку, из темноты выступила тетя Рахимат: оказывается, она давно поджидала ее.

— Где ты пропадала, дочь моя? За тобой приходил Гусейн. Несколько раз. Вот и сейчас идет, — тетя Рахимат показала на дорогу. При свете луны Сидрат увидела Гусейна: он спешил.

— Что случилось? — спросила Сидрат, с тревогой глядя то на Рахимат, то на Гусейна и стараясь вспомнить, когда же с ней было все это: ночь, влажные деревья, тетя Рахимат, выступившая из темноты. Эта луна из-за облака и при свете ее фигура Гусейна. И главное, состояние тревоги, которое все время нарастало.

…Сон. Ну, конечно, тот сон. Она видела его в первую ночь, когда, убежав из аула, ночевала в городе у Ольги Петровны. И как тогда, Сидрат вся напряглась, словно ждала от Гусейна слов о Рашиде.

— Чакар плохо, — глухо сказал Гусейн.

— Давно? — спросила Сидрат, мгновенно возвращаясь к действительности.

— Уже пятый час.

— Пошли скорее, — сказала Сидрат. И, не заходя в дом, они снова вышли в ночную улицу.

…Медсестра держала возле больной кислородную подушку: руки у нее дрожали, И смотрела эта молоденькая сестричка не на больную Чакар, а куда-то в сторону, в угол комнаты.

Обнимая ноги матери, громко плакала пятнадцатилетняя Асият. Любимец матери, старший сын Муса, не отрываясь, смотрел на мать. Брови у него были нахмурены, между ними обозначилась твердая, взрослая складка, а в больших глазах стояли слезы. Он держал за руку шестилетнего брата, словно хотел сказать: ничего не бойся, ведь я с тобой.

И только самая маленькая, Джамиля, с любопытством переводила свои блестящие черные глаза с одного на другого. Она еще не понимала, отчего все плачут, и подбегала к каждому, чтобы успокоить его, как успокаивали ее, когда она плакала. Но ее никто не замечал.

Женщины, собравшиеся вокруг кровати, расступились и молча пропустили Сидрат.

— Чакар, — тихо позвала она, склоняясь над больной.

Но Чакар смотрела широко раскрытыми, невидящими глазами.

— Она умерла, — выпрямившись, сказала Сидрат.

Гусейн, скрывая слезы, упал лицом на грудь жены. Только видно было, как вздрагивали его плечи.

А женщины, до сих пор молчавшие, закричали, заголосили. Эти крики испугали Джамилю: расталкивая чьи-то ноги, она бросилась к Сидрат:

— Тетя Шидлат, я боюсь. Пошли на улицу.

— Муса, быстро отведи Али и Джамилю к Розе, — приказала она.

— Тетя Шидлат, я с тобой хочу, — разрыдалась Джамиля.

Она уцепилась за платье Сидрат, и Муса никак не мог ее оторвать.