Родники рождаются в горах

«Ну как же сказать ей о любви? Может быть, так: «Вот мое сердце, я его расстилаю перед тобой, как ковер. Смотри — какое оно большое, сколько в нем любви!» Нет, это как-то казенно! Если бы мне талант Махмуда[14]! Говорят, он прямо на ходу сочинял стихи».

Ибрагим уже три года преданно любил девушку и три года не мог признаться ей. Сегодня он услышал, как свободно этот парень разговаривал с Шарифат, сразу же попросив написать ему, и понял: молчать дольше нельзя. Его чувствам было тесно в груди, но как выразить их?

«Этот «певун» из чужого аула, видно, гордится талантом, как молодой петушок пышным хвостом. Он просто задается, поэтому и смелый такой».

Ну что я медлю? Зачем ей мое безмолвное преклонение? А еще может и так случиться: смельчак, подобный цибилкулцу, рассыплет перед нею целый мешок золотых стружек — слов. Зачем много слов? Я скажу ей коротко: «Я люблю тебя, хочешь прими мое сердце, не хочешь — отвергни сразу».

Ибрагим все ходил и ходил мимо двери, не зная, как быть. И вдруг вздрогнул. Шарифат стояла рядом с ним в светлом девичьем платье. Она улыбнулась и спросила обыденным тоном, будто лишь старый школьный друг, а не молодой страдалец стоял рядом с нею.

— Как ты считаешь, наше выступление прошло удачно?

Слова о любви выскочили из головы Ибрагима.

— Лучше, чем когда бы то ни было! — Голос Ибрагима немного дрожал. — Цибилкулцы совсем покорены твоими танцами. — И, сообразив, что высказался некстати, джигит неловко замолчал.

— Ты хотел поговорить о завтрашнем собрании? — безмятежно произнесла Шарифат.

— Да, да, о собрании. И еще вот о чем…

— О чем?

Вконец растерявшийся Ибрагим не успел ответить. Их разъединила толпа. Люди, выходившие из клуба, волною хлынули обратно. Увлеченные концертом, они не слышали, что лил водопадом дождь. Ручьи шумными потоками разбегались по улицам, заполняли канавы. Ливень хлестал и хлестал по лужам.

У Хиндалли и Маарулли — двух районов, разделенных горой, — разные характеры. Как у двух людей. Горчок гора держала на груди, местность вокруг называлась Маарулли, там разводили племенной скот. Хиндалли — район, где жили цибилкулцы, славился садами. Их аул пристроился внизу — у самого подола горы, ночи там были теплыми, ветер ласковым, земля плодородной.

Горчоковцы к смене настроений погоды привыкли. Цибилкулцы от внезапно нахлынувшей прохлады поеживались. Ехать под громом и сверкающей молнией не хотелось. Было решено переждать непогоду в клубе. Гости и хозяева перебрасывались шутками, переговаривались. Как-то сразу не заметили, что шум дождя смолкает.

Наступившую за стенами дома тишину взорвал резкий гудок.

— Что такое?

— Шофер сигналит…

— Дождь перестал?

— Нет, идет. Маленький…

— Ибрагим, где ты? — кричала Багжат. — Цибилкулцы уезжают! Уже сели в машину.

— Разве можно трястись по горным дорогам в такую ночь? — Алиасхаб негодующе размахивал руками. — Мы не можем отпустить гостей.

Его поддержали. В клубе поднялся галдеж.

— Дождь вот-вот опять припустит!

— Где наше гостеприимство?

— Будет снова ливень! — прошамкал какой-то старик. — А в наших горах — кобыла помочится — машине не пройти.

На него зашикали.

— Нашел что сказать!

— Что, мы гостей не можем на ночь оставить? — шумел Алиасхаб. — Если отпустим в дождь, не смыть позора с аула Горчок!

Хозяева чуть ли не силой заставили цибилкулцев слезть с грузовика. Мотор заглох.

— Приглашай, Шарифат, всех зови! — кричала Супайнат.

— К нам, все к нам! — Шарифат подбежала к растерявшимся ребятам.

— Разве у нас только одна гостеприимная семья на весь аул? — возмутилась преподавательница истории Ханика. — Нет, к нам идемте! У нас самый просторный дом в ауле.

— В тесноте, да не в обиде, — отшутился Хаджимурад. Ему хотелось посмотреть, как живет Шарифат.

Под холодным дождем разгорелась жаркая битва. Ибрагим поднял к небу длинную руку.

— Да восторжествует справедливость. Девушки пойдут к Шарифат, а ребята — в наш дом.

— Правильно! — согласились горчоковцы. — В дом, полный мальчишек, пусть ведут и этих! А девушек — к Шарифат. Места у Алиасхаба в доме хватит!

— Мне так хотелось, чтобы джигит еще спел нам, — говорила Супайнат мужу, покормив девушек ужином и отправив спать. — И нужно же было Ибрагиму затащить всех ребят к себе. Что из того, что у него много братьев? Они почти все разъехались.

— Как поет этот парень! — Алиасхаб поцокал языком. — Звуки льются сплошь — негде молотком ударить!

— Спой, Алиасхаб, ты ведь, правда, пел не хуже цибилкулского джигита, — Супайнат умоляюще глядела на мужа.

Алиасхаб вдруг вскочил, заметался по комнате.

— Не могу!

— С тех пор как мы поженились, ты ни разу не пел, — с укором проговорила Супайнат. — Неужели ты думаешь, что не люблю я песни и веселье?

— Супайнат, не могу я. — Алиасхаб вытер пот со лба. — Пойми! Не могу… Я старый, горло мое сжалось, голос погрубел. Что похоронено, того не воскресишь.

Супайнат тяжело вздохнула.