Родники рождаются в горах

— Сразу чуешь, что моя жена принесла мне еду. Этот запах притягивает меня, как магнит железо! — Кайтмаз засмеялся, потер руки. — Пора обедать! Без горючего и машина останавливается на полпути! Еда хороша вовремя!

Добровольные строители расположились на веранде дома старушки Издаг. Горчоковцы наперебой потчевали друзей. С шутками и смехом уничтожали цибилкулцы угощение, принесенное женщинами аула.

Хозяйка дома подсела к гостям.

— На меня работают, а не я угощаю! — сокрушалась старушка. — Виданное ли дело! Какими глазами мне на всех смотреть!

…Солнце клонилось к западу, когда работа была окончена. Цибилкулцы все, кроме Хаджимурада, собрались у грузовика. Шофер не раз нажимал рукой на сигнал — Хаджимурад и бровью не повел. Он стоял у только что возведенной стены. Все видели, как молодой джигит поискал что-то на земле, схватил напильник и острым его концом принялся водить по непросохшей глине.

— Что ты рисуешь? — подбежав, спросила Шарифат.

— Это молоток, наш родовой герб, — с гордостью ответил Хаджимурад. — А ты, прошу тебя, не забывай обещанного, — он кинул на девушку ласковый взгляд.

— Я-то свои обещания всегда выполняю. А вот почему ты сомневаешься в этом — понять не могу! Все мне кажется, что тебя частенько обманывали. — Шарифат тихонько засмеялась.

«Каких это обещаний она ему надавала? — размышлял Ибрагим, прислушиваясь к разговору. — Недаром, видно, Хаджимурад не пожелал спать в комнате — отправился на веранду».

Ибрагим сразу представил себе свидание Хаджимурада и Шарифат под дождем. «Со мной так только о собраниях говорит, об уроках, о своих коврах».

Шофер непрерывно сигналил.

— Дошло дело до родового герба! — кричали ребята с грузовика. — Давно домой пора!

Напильник Хаджимурада чиркнул по камню. Джигит быстро достал из кармана красный карандаш и дорисовал на твердой поверхности рукоятку молотка.

— Будет время, приеду, выбью здесь на стене наш родовой герб! — Он побежал к грузовику и мигом очутился в кузове.

— Это их родовой герб, — мечтательно проговорила Шарифат, водя пальцем по изображению молота.

— Родовой герб! Родовой герб, — пробормотал Алиасхаб.

Машина покатила по каменистой дороге.

— Счастливого пути! — кричали горчоковцы. Хаджимурад стащил шапку с головы, дважды подбросил ее кверху и поймал.

Снова полилась песня:

О, какое красивое небо!
О, какое просторное небо!
Таким голубым небо
Еще никогда не было.
Цветы, которые прежде
Не замечал я столько лет, —
Какой у вас нежный, какой у вас нежный
Запах и цвет!

Вместе с удаляющимся шумом колес долетал и задорный, полюбившийся горчоковцам, голос Хаджимурада. Шарифат застыла на дороге, руки остались поднятыми, как будто девушка хотела поймать песню.

Багжат весь день держалась в стороне от молодежи. Всем своим видом она старалась показать, как безразличен ей Хаджимурад и его отъезд из аула. Она с кувшином, полным воды, издали наблюдала за ним. А когда грузовик тронулся, Багжат, вдруг ахнув, уронила кувшин на землю.

II

Солнце бросало последние лучи на маленький аул, притаившийся у горы. Если бы не печные трубы, домики можно было бы принять за большие темные камни.

Солнце оглядывалось, как друг, которому не хочется уходить: «Спокойной ночи! Я скоро вернусь!»

На зеленой лужайке замерли ягнята — подняв мордочки, они глядели вслед солнцу.

Брызги сверкали — ребятишки выскакивали из речки, — они не прочь были бултыхнуться обратно, но ущелье уже дышало прохладой.

Старики и старухи прикладывали к глазам ладони козырьком — потухшими глазами смотрели на запад.

Скоро наступит ночь! Отары овец, днем бродившие по горам, спускались к аулу — чабаны шли передохнуть домой.

Женщины, замешкавшиеся у родника, торопились домой.

Мужчины возвращались из районного городка со службы.

Шли с полей земледельцы.

Откладывали до утра инструмент рабочие новой колхозной стройки.

Солнце прячется за горы! Каждое утро оно будит аул: улицы оживают после тихой ночи. По дорогам и тропинкам растекаются труженики в разные стороны — на работу.

На закате улицы оживают снова — люди, закончив дневные дела, спешат к родным домам, к теплому очагу.

Издали могло показаться: Жамалудину безразлично, что солнце завершило свой путь. По-прежнему мастер прищуривал один глаз, брал в руки камень, осматривал со всех сторон и пристраивал рядом с другим на стене будущего дома.

Если камень был неровным, Жамалудин молотком отбивал лишнее. Разлетались осколки, взвивалась мелкая пыль. Она покрывала седеющую бороду Жамалудина, углубляла морщины на лбу и вокруг глаз, оседала на старую войлочную шляпу — надежную защиту от солнца.