Родные гнездовья

— В стороне ли, батенька? В стороне ли вы будете от нужд народа, открывая ему глаза на его же богатства? Гляньте сюда, — показал ученый на карту Печорского края, вычерченную старательным Рудневым, — что сулит приоткрытая вами завеса Большеземельской тундры. Подойдите поближе, — пригласил Журавского академик. — Вот‑с, любуйтесь! — широким жестом показал Чернышев на карту. — В двух тысячах верст от столицы, в богатейшем крае, белым-бело. Стыдобушка! Я еще раз прочел внимательно ваши дневниковые записи, Андрей Владимирович — уди-ви-тель-но! — растянул слово Чернышев. — «Большая Земля — это младенец последней геологической эпохи! Тундры иссушаются, дренируются реками, теплеют и заселяются растительным и животным миром средних широт России!» Каково?! Вот она, батенька мой, ваша революция! Докажите, докажите, а пока же это фантастика, догадки — не более.

— Я докажу! — обиделся на слово «фантастика» Журавский. — Докажу! — упрямо повторил он. — Это не фантастика, а научное предвидение...

— Чем докажете? Может, револьвером? — уколол Чернышев. — Того, батенька, мало... Мало и того, что вы доставили из Печорского края. Если есть у вас малейшая возможность — надо идти туда... Но с кем и на что пойдете, Андрей Владимирович?! Вот ведь в чем беда. Меценаты вроде Рябушинских денег сейчас не дадут... Рублей двести — триста наскребем в обществе... снабдим снаряжением, проездными до Архангельска...

Чернышев задумался, присев на край стула. Андрей продолжал стоять, преодолевая возникшую неловкость, он понимал: трудно было посылать его в научную экспедицию без средств, ибо две-три сотни рублей не могли покрыть и десятой части предстоящих расходов.

— Дайте мне, Федосий Николаевич, два дня на переговоры с моими товарищами, — тихо проговорил Андрей, как бы боясь нарушить раздумья Чернышева.

— Два дня? — поднял голову Чернышев. — Хватит?

— Хватит, — заверил Андрей, — говорить-то, по сути, предстоит с Григорьевым да Шпарбергом...

— А с Рудневым? Он прекрасный картограф и фотограф — это очень важно и ценно.

— Руднев вчера выехал в Германию, — коротко ответил Андрей.

— А-а-а... Что ж, поговорите с Григорьевым и Шпарбергом... И вот что: послезавтра, независимо от ваших переговоров, в два часа пополудня я жду вас здесь же... и не один, а с Шокальским[12]. Слыхали о таком?

— Юлий Михайлович! — удивился Андрей. — Он будет здесь?

— Да-с, батенька. Я ему буду передавать председательство в отделении Географического общества, а заодно и вас, юноша, — улыбнулся Чернышев, — из полы в полу... Удивлю боле: вас примет Петр Петрович Семенов — вице-президент общества. Корпус общества еще только возводится в переулке Демидова, так что Петр Петрович примет нас на квартире. Он живет неподалеку отсюда, здесь же, на Васильевском острове.

* * *

Вернувшись домой, Андрей почти всю ночь просидел над большим листом бумаги, разделенным вертикальной чертой на две части. На левую половину листа Андрей заносил все, что удерживало и могло удержать в Петербурге; на правую — все то, что звало его в Печорский край.

Утром, еще раз внимательно прочитав записи, Андрей тихо, стараясь не разбудить жену и дочку, вышел из дому и направился к Андрею Григорьеву. Журавский не стал показывать другу густо исписанный лист, а только попросил отнестись к его заявлению со всей серьезностью.

— Я обязуюсь помогать делу завоевания свободы, где бы я ни был, однако полностью отдаться революции я не в силах — я принадлежу Печорскому краю. — Все это Андрей произнес тихо, буднично, но твердо. — Мне кажется, что я поступаю честно, ибо иначе я поступить не могу, — добавил он. — Ты поедешь со мной через две-три недели в Печорский край? — спросил он Григорьева.

— Через две недели?! В Печорский край? Тебе легко решать — там у тебя тесть с тещей... — загорячился Григорьев. — А здесь дело. Настоящее дело. Ты бросаешь его?.. Ты требуешь того же от меня?!

— Это не ответ, Саныч, — решительно перебил друга Журавский. — Жду до субботы одного из двух — «да» или «нет».

От Андрея Журавский поехал на Васильевский остров к двоюродному брату, чтобы с ним обсудить, обдумать создавшуюся ситуацию.

Михаил, не увлеченный революционными вихрями, медлительный и пунктуальный, был дома и выслушал Андрея внимательно, не перебивая ни одним словом. Когда же Андрей почти с отчаянием закончил: «Вот так, брат, придется отправляться одному!», Михаил спокойно сказал: «Поедем вместе — институт наш закрыт, а больше мне в Питере делать нечего. Ты, Андрей, займи у мамы на мою долю рублей пятьсот».

Андрей бросился на шею брату и трижды поцеловал его.

Оставалось самое тяжелое — разговор с Верой.