Роковая тайна сестер Бронте

— И это правда! — задумчиво произнес преподобный Патрик Бронте, — В силе воли мистеру Николлсу не откажешь: в этом он, пожалуй, меня превзойдет! Попомните, дорогие дети, мои слова: коль скоро настанет день, когда мне придется бросить ему вызов, я уж, наверное, окажусь распростертым на поле брани.

Глава XVII. Печальная кончина Патрика Брэнуэлла

С тех пор, как пасторский сын имел возможность ознакомиться с содержанием того письма, что он получил от своей единовластной госпожи, он, очертя голову, бросился в омут безумного отчаяния. Словно обреченный капитан затонувшего судна, погубленного водоворотом неистовых бурь и треволнений, едва-едва держась на плаву, он продолжал вести безмолвную упорную борьбу за существование, из последних сил цепляясь за жизнь — эту сухую, хрупкую былинку, в любой момент готовую предательски согнуться и выскользнуть из-под пальцев несчастного грешника — верного раба Плоти.

Он не хотел признавать себя побежденным. До конца дней своих он старался противостоять тому, что с беспощадной неотвратимостью влекло его в бездну — своему злополучному чувству к миссис Робинсон. Однако потерпевший кораблекрушение капитан надеялся спастись, без руля и ветрил устремившись против течения. Пасторский сын с отчаянным упорством искал утешения в пресловутых излишествах. И все же Господь милосерден. Суровый сентябрь 1848 года явил-таки несчастному заблудшему агнцу единственное возможное избавление от всех мирских невзгод.

Последние недели оказались для Патрика Брэнуэлла Бронте особенно мучительными. Дни напролет проводил он в своей постели, забываясь глубоким сном; ночи же превращались для него в непрерывные стенания прорывавшихся наружу черных демонов — исполинской телесно-духовной боли и запредельного отчаяния. В столь тяжкие часы рядом с Брэнуэллом неотлучно находился отец либо кто-нибудь из сестер.

Особенно частой ночной сиделкой пасторского сына была Эмили, питавшая к брату какую-то особую привязанность — покровительственно-нежную и одновременно свирепую, дикую, необузданную. При этом в самом чувстве Эмили к Брэнуэллу не было и намека на страсть женщины к мужчине — ее любовь к нему не выходила за рамки сестринской. В этом чувстве было нечто такое, что возвышает человеческую природу над вожделениями плоти. Собственно говоря, такова была сама натура Эмили Бронте, являвшая собой уникальный феномен, не поддававшийся обыкновенным доводам рассудка.

Во время своих визитов к больному Брэнуэллу Эмили обычно сидела возле брата молча и делала все, что могла, чтобы хоть на йоту облегчить его страдания, с каждым часом становившиеся все более и более невыносимыми.

Иногда совершенно изможденную домашними заботами и самозабвенным уходом за больным Брэнуэллом Эмили на посту сиделки сменяла Энн. В отличие от Эмили, всегда предпочитавшей слову дело, младшая пасторская дочь частенько пыталась как-то развеселить брата, отвлечь его непринужденными беседами.

Шарлотта навешала Патрика Брэнуэлла реже, чем это делали ее сестры. Она никак не могла найти в себе силы простить несчастному стремительного распада его личности. Однако в черед своей вахты Шарлотта Бронте исполняла сестринский долг ничуть не менее исправно, чем младшие барышни Бронте.

…Как-то раз, когда у постели больного собрались все три сестры, их незадачливый подопечный пребывал в особенно скверном расположении духа. Он извергал несусветную ругань, щедро обливая грязью всех, кого ни попадя. Прежде всего, досталось злополучной миссис Робинсон, которую самый праведный грешник поносил на все лады. Покончив с сей почтенной дамой, ярый поборник справедливости плавно перешел на собственного отца. Преподобный Патрик Бронте был обвинен своим милейшим сыном едва ли не во всех смертных грехах и уж, по крайней мере, во всех его, Патрика Брэнуэлла, несчастьях на том лишь основании, что стал главным виновником его появления на свет. Под конец не на шутку разошедшийся правдоборец добрался и до своих сестер, внимавшим каждому его слову с неприкрытым ужасом, смешанным со стыдом.

— Это все вы! — в неистовстве вопил Патрик Брэнуэлл. — По вашей вине я так несчастен! Вы сломали мне жизнь! Только вы одни, слышите, вы одни виноваты во всем!

— Братец, милый, опомнись! — в испуге пыталась вразумить его Энн, — В чем мы пред тобою виноваты?

— В чем виноваты, спрашиваешь? — продолжал свирепствовать «милый братец». — Сейчас скажу, в чем вы виноваты, жалкие тихони! Вы виноваты в том, что я стал таким ничтожеством. Таким, каким вы видите меня сейчас — никчемным протухшим червяком, нет, хуже — разложившимся слизняком! Я никогда не прошу вам этого! Слышите! Никогда!

Сестры сидели тихо, понурив головы и погрузившись в недоуменное молчание.