Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

Переплетенное с деструктивной военной культурой Германии наследие аннексий также препятствовало попыткам движения к полноценному мирному обществу. Первоначальный интерес еврейских общин на востоке опирался на понятные опасения за восточноевропейских евреев, так чудовищно страдавших под игом русской власти. Но гораздо чаще, чем следовало бы, немецкие евреи выходили за рамки основной задачи и выступали за гораздо более масштабные территориальные планы. Альберт Баллин, гамбургский судовой магнат, стремился оправдать захват африканских колоний и части Бельгии, говоря об этом как о способе укрепить экономические интересы Германии. Дэвис Трич, сионист, журналист и публицист, точно так же предлагал аннексии в пользу Германии в Восточной Европе и Африке, а Макс Варбург, Вальтер Ратенау и другие выдающиеся немецко-еврейские предприниматели выступали за экономическое доминирование.

Хотя эти экспансионистские мечты рухнули с поражением Германии, общий принцип территориального прироста оставался неизменным. В послевоенные годы эти амбиции снова сосредоточились на землях за восточными границами Германии. Интерес немцев к этому региону удерживало ощущение незаконченного дела. Во-первых, в результате территориальных перемен, установленных Версальским договором, на востоке продолжало жить немецкое меньшинство – и немецко-еврейское меньшинство внутри него. В частности, немецкое население на западе Польши считало послевоенную ситуацию временной и придерживалось политики пересмотра границ³⁰. Во-вторых, где-то 2–3 миллиона немецких солдат входили в состав оккупационных армий, рассеянных по Восточной Европе. После войны многие из них продолжали держать связь через ветеранские организации или публиковали дневники и мемуары о своем военном опыте. Их деятельность позволяла сложить впечатление об отсталом регионе, все еще требующем некой «цивилизационной» миссии³¹. Такое представление было заметно в военных мемуарах Самми Гронемана 1924 года. Может быть, в его насыщенном рассказе и была заметна горячая симпатия к восточноевропейским евреям, но некуда было деться от контраста между немецкими оккупантами и экономически бедным местным населением³².

Доля в обширном потенциале востока оставалась мечтой многих немцев в послевоенные годы. Чтобы немного приблизить эту цель, в 1920-е годы возникла научная дисциплина «Ostforschung» («Востоковедение»). Основной ее целью было доказать германскую принадлежность территории в Восточной Европе и тем самым подкрепить притязания на будущую немецкую экспансию³³. Проблемным побочным эффектом этого исследования стал глубоко укоренившийся антисемитизм. Подтверждение этнической принадлежности жителей востока автоматически подразумевало выделение групп – в том числе евреев – не подходящих под определение «германских»³⁴. Как бы то ни было, «Ostforschung» продемонстрировала в целом долгосрочные последствия конфликта, созданию которого первоначально содействовали евреи и другие немцы. Подход Германии к войне открыл людям глаза на новые земли и новые возможности. Поражение сузило эти горизонты, но явно не закрыло их окончательно. При Веймарской республике культурные, социальные, политические и даже территориальные последствия войны все еще жили полной жизнью.

Месть войны

Центральное место Первой мировой войны в Веймарской республике, несомненно, добавляло ей уязвимости. Но еще более опасным последствием этой ситуации было то, что она вновь и вновь ставила немцев лицом к лицу с удручающей реальностью: их страна не одержала победу в конфликте, она была разгромлена. Это неприятное осознание укреплялось еще четырьмя глубоко укоренившимися последствиями конфликта: воодушевление войной, разногласия, «чужие» и миф об «ударе в спину». Все перечисленное, наряду с неспособностью Веймарской республики стать мирным обществом, негативно отразилось на положении немецко-еврейских общин, сделав его менее прочным и намного более уязвимым для антисемитских нападок.

Безусловно, наименее заметным из множества последствий конфликта было воодушевление войной. После поражения ни евреи, ни другие немцы не собирались радоваться тому, что раньше чрезмерно поддерживали конфликт. Бессмысленность воодушевления конфликтом стала очевидной в августе 1924 года, в десятую годовщину начала войны. По этому случаю правительство решило провести первый в республике День народной скорби («Volkstrauertag»). Но вместо того чтобы возродить воодушевленное единство 1914 года, мероприятие быстро скатилось в фарс. Еврейские общины справедливо возмущались, что ни одного раввина не пригласили выступить вместе с христианскими капелланами, в то время как пацифисты осуждали милитаристский тон мероприятия, а консерваторы настаивали, что Фридрих Эберт, социал-демократический президент республики, не способен провести достойную церемонию³⁵.