Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

На следующий год под массированную атаку попали восточноевропейские евреи. После войны их численность в Германии немного выросла, так как евреи бежали от погромов во многих государствах-правопреемниках Восточной Европы. Безнадежно нищий берлинский Шойненфиртель стал первым пристанищем многих новых беженцев. Вероятно, по этой причине район превратился в место двухдневных беспорядков в начале зимы 1923 года. Сначала, 5 ноября, пошли слухи, что восточноевропейские еврейские иммигранты утаивают деньги правительства, предназначенные для безработных, чтобы самим давать их в долг под завышенный процент. История была лживой, что не помешало группам безработных ворваться в Шойненфиртель в поисках еврейских вымогателей. Толпа громила магазины, принадлежавшие евреям, грабила товары и нападала на всех, кто «выглядел евреем». Один владелец кошерной мясной лавки был избит до потери сознания и впоследствии скончался; второй чудом выжил, получив несколько ударов ножом в общей свалке⁴². При всей своей жестокости беспорядки прекратились почти так же быстро, как и начались. Восьмого ноября пресса уже могла сообщить, что «население Берлина в той или иной степени вернулось к мирной жизни»⁴³.

Полиция сумела восстановить порядок в Берлине, но антисемитизм остался. Усилению разногласий и предрассудков способствовало главное и заключительное последствие войны: миф об «ударе в спину». Хотя этот миф стал объединяющим фактором для правых при Веймарской республике, впервые он был распространен во время войны более обширной частью немецкого общества, включая некоторых немецких евреев. Георг Бернхард, Вальтер Ратенау и Макс Варбург внесли лепту в создание мифа об «ударе в спину» своей реакцией на забастовки в январе 1918 года или на перемирие.

Хотя основы послевоенного мифа заложили Бернхард, Ратенау и Варбург, еврейские общины, очевидно, не сыграли роли в этой истории. Вместо этого их критика с различной силой была направлена против левых, поддерживавших забастовки рабочих, и на военное командование Германии, рассматривавшее возможность перемирия. Но после поражения, революции и Версальского договора все изменилось – теперь нужно было найти виновника. Немецкие политики-националисты и верхушка армии недолго искали подозреваемых: это были евреи и социалисты⁴⁴. Обе группы изо всех сил защищались от бури обвинений. SPD публиковала шутливые опровержения и рассказы обычных солдат, показывающие реалии фронта⁴⁵. Евреи также упорно сражались с этой заразной легендой. Однажды Дитрих Эккарт, издатель национал-социалистической «Völkischer Beobachter», предложил вознаграждение любому, кто назовет мать-еврейку, у которой трое сыновей пробыли на фронте дольше трех недель. Рав Самуэль Фройнд из Ганновера нашел двадцать матерей, соответствующих критерию; вооружившись этими данными, он подал на Эккарта в суд и выиграл⁴⁶. Но как бы громко SPD или немецкие евреи ни опротестовывали свое личное дело, бороться с упрощенным, одномерным представлением о предательстве оказалось почти невозможно.

Национал-социализм и война

Долговечность отдельных аспектов войны в мирное время сама по себе не должна была представлять особой опасности для еврейских общин. В конец концов, во время войны немецкие евреи сыграли равноправную роль в формировании подхода Германии к конфликту. Но опасность пришла не оттого, что война проникла в мирное время, а оттого, что еврейские голоса практически отсутствовали в ее многочисленных отзвуках. Так, когда немецкие правые обсуждали внешнее национальное единство августа 1914 года, они никогда не давали себе труда упомянуть, что еврейские общины также встали на поддержку конфликта. Точно так же, когда речь зашла о территориальных амбициях Германии, никто не обсуждал собственные идеи немецких евреев относительно аннексий или использования принудительного труда. Напротив, для крайне правых война была простой дихотомией между достойными немцами, с одной стороны, и предателями – евреями и социалистами – с другой.