Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста

К несчастью для CV, в последующие недели политическая обстановка в Германии накалилась даже сильнее. Но теперь внимание к немецким евреям привлекла не USPD, а находящаяся в большинстве SPD. В июле, после того, как неограниченная подводная война не принесла активных результатов, Маттиас Эрцбергер, лидер католической Партии Центра, предложил резолюцию, призывающую к «новому курсу во внутренних и внешних делах и миру без аннексий и контрибуций»⁸³. Эрцбергера поддерживал в его устремлениях немецко-еврейский парламентарий Эдуард Давид. В качестве представителя SPD в дискуссиях о мирной резолюции Давид приложил руку к проекту окончательного текста. Когда этот «поразительный акт парламентского неповиновения» был внесен в Рейхстаг 19 июля, он стал жестом окончательного разрыва между более умеренными партиями и консервативными силами Германии – последние были по-прежнему полны решимости добиться победоносного мира⁸⁴.

Либеральная пресса полнилась выражениями одобрения в адрес мирной резолюции – казалось, она знаменовала начало новой, более демократичной «парламентской системы»⁸⁵. Пока Давид и Эрцбергер купались в свидетельствах успеха, Гаазе явился, как незваный гость на свадьбе, не хвалить их достижения, а указать на ошибки тандема. Он сокрушался, что, с одной стороны, резолюция вряд ли приведет к немедленному заключению мира, а с другой – она также полна пустой риторики. Может быть, резолюция и призывала к миру без «насильственных территориальных аннексий», но, как указал Гаазе, она не упоминала о территории, приобретенной ненасильственно, где Германия пыталась распространить свое экономическое и политическое влияние менее агрессивными методами. Давид попросту отмел претензии Гаазе как «непорядочно аргументированные»⁸⁶. Важнее всего в этой ссоре было то, что она столкнула не только USPD с SPD, но и одного немецкого еврея с другим.

Публичная причастность Гаазе и Давида к мирной резолюции, пусть и на противоположных сторонах, еще больше разозлила немецких правых. И так взбешенный дерзостью избранных политиков, подрывающих военную кампанию, Генрих Класс со своими сторонниками пошел в атаку. Константин фон Гебзаттель, давний участник Пангерманского союза Класса, пренебрежительно назвал парламентскую резолюцию «еврейским миром», угрожающим истинному «германскому миру»⁸⁷. Но это было только начало. В сентябре немецкие правые объединились вокруг нового националистического движения – Немецкой отечественной партии (Deutsche Vaterlandspartei). Под руководством Вольфганга Каппа и грозного Альфреда фон Тирпица партия быстро росла и стала приютом для недовольных немцев, приверженных националистическим убеждениям. Отчасти правых привлекало к этой партии то, что она обещала «мир Гинденбурга», который, в отличие от парламентской мирной резолюции, подразумевал, что война окончится территориальным расширением.

Немцы были разозлены и разошлись во мнениях из-за неудачи неограниченной подводной войны, а затем – из-за мирной резолюции, и падение Бетман-Гольвега стало в некотором роде неизбежностью. Канцлер был достаточно мудр, чтобы понимать, что конец близок, и потому в безуспешной попытке спасти себя он пообещал реформировать устаревшую избирательную систему в Пруссии. Но, как остроумно указал Баллин, этого было слишком мало и это было слишком поздно. «Бетман похож на обанкротившегося банкира, – заметил он, – который хочет еще несколько дней наслаждаться зрелищем биржи и для этого грабит банковское хранилище»⁸⁸. Когда Бетман-Гольвег наконец заявил о том самом банкротстве и удалился в свое поместье Гогенфинов, мало кто из немцев об этом скорбел. Так, Гаазе больше всего беспокоило, что новый канцлер Георг Михаэлис – лишь «рупор Людендорфа»⁸⁹. Но хотя уход Бетман-Гольвега в целом одобряли, это все же был предсказуемый финал стратегии, которой Германия придерживалась в 1917 году. Вместо обещанного окончания войны подводная кампания лишь высветила политические, социальные и военные проблемы страны.

Размытые границы