Роман без названия. Том 2

– Лучшей партии я не хотела бы для Стася. Может, написать ему. Я от всей души за это, это должно сделаться…

Так в простоте душевной, по-старомодному понимала это судейша, но пани Бжежнякова, лучше зная свет и людей, болезнено усмехнулась на её слова.

– Моя дорогая, – сказала она тихо, – на что это сдалось… если он её не полюбит?

– А почему бы не полюбить? – сказала судейша с наивным удивлением. – Девушка красивая, хорошее образование, дом достойный, потому что Бжежняковы даже с Сапегами были в сношениях! Шляхетское приданое.

– Что поделаешь, если её не любит?

– Но как же не любить ему, прошу тебя? Почему бы не любить? Что же? Слепой или безумный?

– Моя дорогая, теперь мир такой, и очарования, и молодости им не хватает… не достаточно им этого! Хотят какой-то симпатии… хотят… чёрт их там знает что! Я старая, не понимаю.

Судейша пожала плечами.

– А! Глупость, рыбонька, – сказала она, – дай я его сюда приведу, скажу ему, голову натру, тогда их поженим.

– Оставь в покое! Не о такой женитьбе идёт речь, – сказала Бжежнякова, – но чтобы её полюбил… потом остальное уже нетрудно… само сделается. Но столько времени были друг с другом, а он почти на неё не поглядел.

– Как же ты хочешь, чтобы он показал, что чувствует? Часами друг с другом наговориться не могли.

– Да, и уехал не сказав ни слова.

– Несмелый, рыбонька! Притянем его назад!

– Нет! Нет! Этого не хочу; сама поеду в Вильно с Марилкой, у меня там родственники, мы увидим его, кто знает, может, Бог смилуется над моим ребёнке. О, золотое это сердце! О, душа ангельская, но Бог меня наказал, что ей книжку дала в руки – научилась мечтать, сердце расшаталось и привязалась как раз к тому, который её любить не может!

Судейша снова пожала плечами, снимая очки для покрытия этого движения.

– Видит Бог, сердце моё, что я тебя не понимаю. Как это? Любить не может? И ты какие-то романы имеешь в голове, когда тут проще можно было бы справиться. Привезти его из Вильна, обручить, благословить и в расчёте.

– Хорошо, – сказала, болезненно улыбаясь, пани Бжежнякова, – но пусть это будет последнее средство, а я завтра выеду в Вильно. Силой, моя дорогая, такие вещи не делаются.

Спустя несколько дней потом действительно мать с дочкой отправились в путь к Вильно, под предлогом навестить кровных и старых знакомых. Марилка развеселилась немного, увидев стены вечного города и башни его костёлов. Но, прибыв туда, пани Бжежнякова должна была долго искать способа сблизиться со Станиславом; нигде там встретить его не могли, в конце концов мать должна была под предлогом письма судейши к сыну и новостей из Краснобора вызвать к себе Шарского.

Марилка не думала скрывать своей радости при виде такого желанного ей гостя – но ни дрожи её руки, ни блеска глаз, ни чувства, пробивающегося в голосе, казалось, не замечает Станислав. Улыбнулся Марилки, потому что застал только её одну, сел при ней и начал живо расспрашивать её о своих, о сёстрах, о матере. Девушка смотрела на него, смотрела как на тучу, и так насыщалась этим долгим разглядыванием после тяжёлой разлуки, как бы им никогда достаточно накормиться не могла, – и ничего, ничего, даже её слезный взгляд не пробуждал от сна того, к которому билось тоскливо сердце Марилка.

Чуть веселее, чем обычно, более свободный, он шутил, а каждое его слово так было для неё болезненно, так убеждало в равнодушии! Ещё в него верить не хотела; ей казалось, что сила этой привязанности, которая была и чистая, как любовь ангела, и сильная, как юношеская любовь, вкрадётся в застывшее сердце, оживит его, разожжёт искру и приблизит к груди, которая от него звала жизнь.

Когда они были вместе, она думала иногда, что его уже сумеет затронуть, что уже взволновала… ей казалось, что различает блеск в его глазах, что услышала в голосе что-то дрожащее; но спустя минуту мимолётного пробуждения он возвращался к прошлой нечувствительности и онемению.

Они встречались в доме пани Бжежняковой, которая разными способами заманивала Станислава, не показывая ему это отчётливо, в нескольких домах, в которые она его умысленно ввела и где сама часто бывала, на прогулках, в городе, но ничего не показывало, чтобы Шарский подумал о них, пожелал увидеть, сблизиться, довериться. Марилка, румянясь, шла навстречу ему вся дрожа, здороваясь с ним с таким выразительным чувством, что испуганная мать ломала руки, опасаясь, как бы в людских глазах не скомпрометировала себя своей привязанностью; но честная девушка так забылась, что весь мир для неё был ничем, а глаза чужих и суждения чужих безразличными. Каждый день росла эта любовь, а по мере её равнодушие Шарского было всё более заметно. Не перерождалась она в отчаяние, не выдавала себя стоном и рыданием, но, с каждой минутой становясь более сильной, уже была грозной для матери.