Роман без названия. Том 2

Была это зала как для гостиной комнаты довольно аккуратная, нарядная и изящная… Заходящее в эти минуты за дождливые облака солнце, попадая через окно балкона, часть её ярко освещало, а в прозрачной полутени увидел Станислав свой идеал, наполовину сидящий, наполовину лежащий на софе.

Это было милое, милое явление! Потому что даже среди этого пренебрежения и сна актриса помнила о красоте. Красиво спадало её бледно-лиловое платьице с вытянутых на софе ног, на которых висело как бы драпировка греческой статуи; одна рука полукругом согнулась над головой спящей на кармазиновой подушке, открывая красивую шею и часть груди чудных форм и снежной белизны.

Только падая у ног волшебницы, Шарский заметил, что она была не одна.

На той же софе, в другом её конце, сидел с подкрученными по-турецки ногами молодой, очень красивый, высокого роста, плечистый и как Антиной сложенный мужчина, в черкесской одежде, с сигарой во рту. Лицо его было явно славянское, костюм, фигура, светлые волосы, голубые глаза, мягкие, равнодушные, полуулыбка добродушно-насмешливая так отчётливо говорили о происхождении, что даже рассеянный Станислав узнал в нём русского. По выражению этого лица был хорошо виден образованный человек, поскольку имело в себе что-то привлекательное и привлекающее к себе, что везде характеризует людей аристократического класса. В глазах много остроумия, в устах немного сарказма, но в то же время много сердечной доброты.

При виде влетающего поклонника Сара не смешалась, не покраснела, не крикнула, но громко только сухо, ясно, холодно рассмеялась дивным звуком.

– А, это он! – воскликнула она, указывая на него рукой князю. – Это мой поэт!

Князь вежливо встал и с улыбкой подал свою белую руку, но Шарский отступил от неё и безумным взглядом повёл по обоим.

– Ну! Поздоровайся же с князем, – добавила актриса. – А! Это такой добрый, такой хороший человек! Чего ты как волк на нас смотришь? Будь вежливым, прошу, садись, остынь, приди в себя.

Стась этой речи ещё понять не мог.

– Что это? Кто это? – спросил он, заикаясь и ища стул, о который мог бы опереться, потому что весь дрожал.

– Это князь R, мой друг… мой протектор! Мой возлюбленный, если хочешь, чтобы я говорила искренно, – ответила Сара голосом, в котором временами что-то дрожало особеннейшим выражением боли.

Только теперь, когда уставил в неё гневные, полные отчаяния и упрёка глаза, Шарский заметил, какие произошли в ней перемены, как это создание перевоплотилось снова…

А! Она была ужасно изменившейся! Чудесно красивой, но уже не поклонницей искусства, скорее холодной и растрёпанной вакханкой, с застывшем сердцем, пылающей головой… Боль не дала ему из-под тех холодных заслон разглядеть чувство, которое, как ребёнок в колыбеле, забросанное снежным покрытием, дрожало и волновалось полусонное…

– Подай же руку князю! – приказательно сказала Сара.

Шарский задрожал, но руку вытянул, и встретил сердечное пожатие её князя, который, смеясь, сел на своё место.

– Это поэт, – запела актриса, – о котором я говорила князю, подъезжая к Вильну, – поэт, который сотворил Сару.

– Красивая поэма! – сказал князь Р.

– Поэт, над которым мы вместе смеялись, – добавила Сара, – и за постоянство сердца которого я бросила, негодная!

Странным было состояние Шарского, который слышал этой речи как бы громы и бури, не понимая её вовсе: метался, успокаивался, его охватывало отвращение, желание мести, гнев; то снова это лицо, к нему обращённое, напоминающее невозвратимое прошлое, лицо, один вид которого был счастьем, от блеска которого боялся быть изгнанным, удерживало порывы ярости, унижало его до невольника, продающего себя с голоду. На лице несчастного перелетали самые странные чувства, одно за другим, вились, менялись, боролись, пока наконец не пришёл к разновидности оцепенения, слов уже не слыша и ничего не видя, кроме того лица, в которое всматривался ошеломлёнными глазами. Князь улыбался сначала, но та сила страсти, то выражение лица, отравленного долгим страданием, оживлённого лоском надежды, проняло его до души. Он поглядел на Сару, щебечущую, может, для покрытия волнения, стряхнул пепел с сигары и подошёл к окну с явно неприятным впечатлением.

– Скажи же ему хоть слово от сердца, если имеешь сердце! – сказал он панским тоном и голосом, в котором пробивалось почти презрение. – Этот человек умирает из-за тебя…

– Ты бы должен, князь, брать пример с него, – отпарировала актриса потихоньку, стараясь утихомирить взглядом красивого блондина и приманивая его глазами.

– Я! Несомненно, – насмешливо пробормотал князь. – Будь спокойна, я не глупец рисковать жизнью за сердце женщины. Нет! Нет! Ты хорошо знаешь, что моя любовь иначе выглядит! Это любовь-дармоед, княжеская, капризная, сегодня миллион платит за то, что завтра за грошь должен продать. Если бы я имел в себе то великое и прекрасное чуство, которым горит этот человек, использовал бы его на что-нибудь иное.

– Глаза ангела, а грудь каменная! – отозвалась Сара, которая, казалось, уже не замечает Шарского, с упрёком и вздохом.