Роман о Лондоне

А в ушах, словно назойливый шмель, что-то жужжало и твердило ему, что он не в России, не в Петербурге, что он уже немолод, не состоит офицером в штабе Сазонова, а на трибуне здесь, подле него, нет отца, беседующего с Бенкендорфом, что он обычная голь перекатная, никто и ничто в Лондоне, человек, у которого один единственный приличный костюм в стиле Эдуарда VII. Что скоро его уволят. Это абсолютно ясно. Джонс старухе нужней, и она прекрасно помнит, что он ей тогда наплел. А меж тем вороной жеребец гарцевал перед ним. В газетах его не упоминали в числе фаворитов. Репнин чувствовал, что этот жеребец победит и надо поставить на него. Все что есть.

Его новый костюм был уже несколько помят, и вдруг он почему-то вспомнил, в каком костюме отправился в Лондон более тридцати лет назад, еще при Сазонове.

Сейчас на голове у него была шапчонка, какие англичане надевают, лишь отправляясь за город, а в Лондоне носят только рабочие. Да и то поновей. Вокруг, у барьера толпились люди. И тут его, наконец, осенило: в этом море роскошно одетых дам, среди цилиндров цвета голубиного крыла, он выглядит жалким подавальщиком клэбов на площадке для гольфа в каком-нибудь лондонском предместье.

Проследовала королевская семья, которую он даже не приметил: королева, принцесса и две герцогини. Народ устремился следом, чтобы их поближе рассмотреть.

Репнин не обратил внимания, что в толчее за ним по пятам следуют двое мужчин. Он подошел к кассе.

Чем ближе он подходил к ней, тем сильней и настойчивей тот же внутренний голос убеждал его — он не смеет рисковать, не смеет, будто авантюрист, ставить на карту такие деньги. Если после стольких лет он снова решил играть, он должен ставить только на фаворитов, которые названы в газетах. Это надежней. В Эскоте фаворитов знают хорошо. Неожиданности почти исключены.

Чем ближе подходил Репнин к кассе, тем меньше думал о вороном жеребце, который запал ему в душу с первого же взгляда, и вот он наконец решил, что должен играть наверняка. Надо поставить на двух фаворитов, и для большей уверенности — не на победу, а на призовые места. Он вздрогнул.

Бенкендорф уже давно не был послом в Лондоне, и сам он оказался сейчас в Лондоне без отца и без Сазонова. Все это прекрасно, но деньга и в прежние времена шла к нему нечасто. Он остановился у кассы и поставил все деньги на призовые места двух фаворитов.

Через полчаса, когда он снова стоял на трибуне, наступил конец. Первым пришел вороной жеребец.

Репнин потерял все, что принес с собой. Из трусости. Вдруг обессилев, он долго не двигался с места, пережидая, чтобы рассеялась толпа и можно было поехать домой. Дошел до автобусной остановки. Стоял, прислонясь к уличному фонарю, который еще не горел. Он чувствовал чудовищную несправедливость, и с его лица не сходила обычная ироническая ухмылка. Он так много потерял! Долго не мог решиться поехать в деревушку, носившую такое странное название.

После королевских скачек в Эскоте автобусы были переполнены. Толпы рассеивались, и люди возвращались в Лондон в течение нескольких часов. В зелени лесов ползли вереницы машин, словно гусеницы. Огромные и нескончаемые. Репнин возвращался окольным путем в море автомобилей, везущих расфуфыренных женщин и господ в высоких, жестких цилиндрах цвета голубиного крыла.

Он очень устал.

День кончался, заходило солнце. Он понимал, что на скачках проиграл много денег, но еще страшней было сознание, что его постоянно преследуют несчастья и что он кончит свою жизнь в сточной канаве.

Нет больше в Лондоне Бенкендорфа. Нет Сазонова. Нет больше и Репнина в России.

Пока он в полудреме окольными путями, минуя одно предместье за другим, кружил в автобусе, ему мерещилось, что колеса насмешливо твердят все одно и то же: How do you do?^[32]

Почему он смалодушничал, испугался, почему не поставил все деньги на выбранного им вороного жеребца? Разве он уже не русский князь? Чепуха! Где? В Лондоне? Чепуха! В Лондоне он никто и ничто. Слава богу! Никто и ничто.

«АВРОРА»

В те последние дни своего пребывания в маленькой деревушке, на дороге в Доркинг, Репнин совсем успокоился, ибо ни на что хорошее уже не рассчитывал. Понять и уяснить для себя такое — уже немало. Не надеешься ни на что хорошее, но и на плохое тоже. Просто ждешь свой конец — и все.

Он появлялся в конюшнях графини в Доркинге словно гость, а не конюх. А к ней на чай, в ее дом на холме, не ездил и не хотел ездить. Он посещал конюшни леди Данкен с таким чувством, словно все это происходит в какой-то иной стране, в ином мире, в чьей-то другой, а не в его собственной жизни. Он ждал прибытия исполина шотландца, от которого здесь все зависело и который владел плантациями на острове Цейлон. Репнину все осточертело, в том числе и остров Цейлон.

Встречаясь с Джонсом, они что-то невнятно бормотали друг другу и сразу же расходились. Молоденькие грумы, еще совсем мальчишки, только что принятые на работу, увидев Репнина в конюшне, недоуменно спрашивали: кто это?

И все же почему эта конюшня, эти лошади так влекли к себе русского эмигранта?