— А что вы хотите взамен? — решил спросить он. — Что я должен буду сделать?
Сэр Найджел покачал головой:
— Ничего. Я получу, скажем так, моральное удовлетворение.
***
На улице почти совсем стемнело, когда Ред увидел, что по оранжерее движется огонёк: сэр Найджел нёс лампу или фонарь. Круг жёлтого света полз от окна к окну, пока не достиг противоположного конца оранжереи, где замер.
Ред вышел из-под каштана, под которым укрывался от дождя, и направился к дому. Он мог бы идти наискось по лужайке, в сумерках и под льющим дождём его никто бы не увидел даже выглянув в тот момент в окно, но он шёл вдоль старой стены, отделявшей парк от фруктового сада и огородов. Стена накрывала Реда тенью и заслоняла от ветра и бьющего вместе с ним дождя, настолько косого, что даже зонт плохо спасал.
Огонёк тем временем удалялся. Странно. Ред думал, что сэр Найджел будет его ждать. Опять же, куда идти, он сказал… Наверное, то, что предстояло увидеть в комнате на третьем этаже, в объяснениях не нуждалось.
Даже лучше, если сэра Найджела рядом не будет. Рядом с ним Ред всегда чувствовал себя неуверенно. На секунду он подумал о том, не ловушка ли это, но тут же отмёл эту мысль. Если бы сэр Найджел что-то злоумышлял, он бы не пригласил его в дом, где жило ещё несколько человек, он бы зазвал его в глухое и необитаемое место. Торрингтоном двигала злоба, но не к нему, а к Ардену — это было ясно. Возможно, он рассчитывал найти в Реде союзника в деле справедливого воздаяния, но даже после того, как Арден выставил его из дома, Ред не помышлял о мести.
Пожалуй, у него вообще не было толком времени на размышления. Он собрал вещи, получил расчёт и странное приглашение Торрингтона, взял в гараже машину (Бойл с согласия Ардена разрешил ему взять «роллс-ройс», чтобы не идти под проливным дождём, с условием оставить потом автомобиль в Госкинс-Энде возле станции), выехал за ворота, махнув на прощание рукой Хибберту, — и всё за два часа.
На полпути от поместья до Лоули, Ред остановил машину. Ему нужно было подумать о том, что сказал сэр Найджел, но он не мог. Как не мог думать ни о том, правильно ли Бойл рассчитал ему жалованье, или на какой поезд ему сесть, или как одеться в дорогу. Что бы он ни делал, он думал только об одном: о том, как бросил на кровать Ардена, вжался в него и вошёл, как вбивался в него, как боялся, что их услышат, — и не боялся уже ничего, потому что совершал нечто настолько ненормальное, пугающее, ужасное, что остальное меркло перед этим потрясением. Он до сих пор не мог понять, как такое произошло. Пожалуй, было бы легче по-прежнему стыдливо вызывать в воображении разной степени откровенности картины… Это тоже было ненормально, но всё же грань не была перейдена, теперь же…
Ред вцепился пальцами в руль и уронил голову.
Что ему теперь делать? Он никогда, никогда, никогда не сможет забыть! С Арденом, кусающим его, извивающимся и кончающим под ним Арденом, он пережил что-то такое, чего не испытывал никогда в жизни. Переполнение чувствами, переполнение желанием, переполнение собой самим и желанием отдать это всё Ардену.
Это было чуть больше двух часов назад, а теперь уже казалось бесконечно далёким. Невозвратимым, вот правильное слово.
И он опять не мог понять, любит он чёртова манипулятора Ардена или ненавидит. Тот ведь наверняка ещё до того, как они занялись сексом, знал, чем всё закончится.
Он знал, но почему-то…
Вот это проклятое «почему-то» не давало покоя. Арден только что узнал, что его якобы секретарь на самом деле журналист, что каждое слово может быть сейчас использовано против него, — и позволяет журналисту отыметь себя. На что он рассчитывал — на то, что свяжет его общим преступлением, общей «непристойностью»? Ред знал, что бесполезно ломать над этим голову. Ардена было невозможно понять.
Если даже этот человек был безумен, Ред всё равно не мог перестать думать о нём и желать его; он был одержим его странностями, его погружённостью в прошлое и в мир книг, его сходством с Анселем Филдингом, его одиночеством и его странными откровениями.
Наверное, если бы Ред видел хотя бы малейший шанс вернуться в Каверли, он бы не согласился на предложение сэра Найджела, но он знал, что изгнан навек. Арден его не примет. Он злился на него за это, за то, что тот проник в его комнату, за то, что выставил за дверь, и именно злость и обида стали тяжёлым довеском к болезненному, так и не утолённому любопытству и помогли наконец решиться на очередное предательство, окончательное и прощальное.
Возможно то, что он узнает в комнате Изабеллы, освободит его, и он больше не будет мучиться Арденом и его неразрешимым прошлым.
Когда Ред подошёл к дверям оранжереи, света фонаря уже не было видно.
Дверь была открыта. Внутри оранжереи Ред чуть не оглох от грохота барабанящего по стёклам дождя, умноженного эхом.
Ред сложил зонт и положил на резную каменную скамью при входе. Плащ он тоже бросил там.
Дверь в сам дом была распахнута, и за ней, в отличие от стеклянной оранжереи, царила полная темнота.