Ромейское царство

Когда в Адрианополь прибыли письма василевса Кантакузина, которые он велел разослать и в другие города с извещением о своем вступлении на престол, знать хорошо приняла эти письма и велела зачитать их на собрании народа[241]. Народ же принял их с возмущением и замыслил переворот; некоторые открыто выступали против. Разгневанная знать не только поносила их бранью, но и велела наказать плетьми. Народ некоторое время переносил бесчинство знати, хотя сторонников у него было немало, так как не было вождей, которые возбуждали бы народ. Когда же наступила ночь, некий Вран, человек из народа, землекоп, едва добывающий средства к жизни, и двое других присоединившихся к нему, которые назывались Мугдуф и Франгопул, обходили дома простолюдинов и уговаривали их восстать против знати. Они убеждали не только отомстить за свое оскорбление, но и разграбить имущество знати. Собрав немало народа, они напали на знатных и завладели всеми, за исключением немногих, которые, чувствуя заговор, успели скрыться. Заперев пленных в городские башни и расставив стражу, народ, при наступлении дня, направившись по домам пленников, грабил их имущество, разрушая их дома, ломая не только деревянные части постройки, но в бешенстве разрушая и стены до основания […]. Многие хотели использовать это движение народа в собственных интересах. Многие же, которым должны были деньги, обвинялись должниками в кантакузинизме […]. Восставшие состояли из бедняков и грабителей. Побуждаемые бедностью, они решались на все, и толкали к этому народ, лицемерно показывая свое расположение к Палеологу[242] и называя себя его вернейшими слугами […]. Все города сообща восстали против знатных […]. Те, кто ненавидел Кантакузина и выступал против него с обвинениями и проклятиями, считались верными гражданами […]. Все благоразумные и умеренные в речи тотчас брались под подозрение […].

Потом все Ромейское царство было охвачено самой дикой и тяжелой борьбой […]. Народ готов был восставать по малейшему предлогу и отваживался на самые ужасные действия, так как ненавидел богатых за их плохое обращение с ними в мирное время и теперь надеялся, кроме всего прочего, захватить их собственность, которая была велика.

Из монодии Димитрия Кидониса (ок. 1324–1397/98 гг.) о расправе зилотов над знатью в Фессалонике в 1345 г.

[…] Несчастных тащили на башни, и город, казалось, разделял преступление, так как одни были исполнителями, а другие развлекались предложенным им зрелищем. Они бросали жертвы с высоты стены, а находившиеся внизу подхватывали их на острия своих мечей. У одного была разбита голова, у другого брызнул мозг, у третьего распорот живот. У одного отрезали ногу, другому сломали спинной хребет. Всякий, кого сбрасывали со стены и кто, прежде чем коснуться земли, попадал на острие мечей, был мертв, но тем, кого еще не сбросили, было еще хуже, так как они наблюдали все эти ужасы и, видя тела своих друзей, могли знать, каковы будут их тела после падения. Если кто-нибудь, упав, оставался полуживым и просил его пощадить, этим лишь получал более медленную и более жестокую смерть. О тех, кто умирал с одного удара, не заботились. Но против тех, кто еще дышал, толпа ожесточалась. Их убивали всякими способами. Для многих даже смерть не обеспечивала уважения к их телам. Как будто палачи злились на трупы за то, что они целы; они их рубили на куски, чтобы сделать их неузнаваемыми для родственников, которые позднее придут за ними. Тела бросали на тела. Всюду валялись мозги, кровь, внутренности, камни, мясо, куски дерева, обрывки трупов.

«Программа зилотов» из обвинительной речи известного богослова-мистика, исихаста Николая Кавасилы (ок. 1320–1397/1398 гг.), друга и советника василевса Иоанна VI Кантакузина.

[…] Что удивительного, если, беря имущества монастырей, мы их употребим на то, чтобы кормить бедных, помогать священникам, украшать церкви? То, что остается монахам, достаточно для их потребностей. Мы не противоречим намерениям дарителей: они не имели другой цели, кроме той, чтобы служить Богу и кормить бедных. Если, кроме того, с помощью этих средств мы вооружим воинов, которые идут умереть за законы, за защиту укреплений, разве это не лучшее употребление, чем, если бы эти средства были бесполезно истрачены монахами и священниками, которым на прожитие достаточно немногого и немногого для других потребностей, и которые остаются у себя дома под защитой, не подвергаясь никакой опасности? Защита укреплений и законов есть самое необходимое, и это — дело воинов. Разве мы совершаем несправедливость, если приказываем на эти деньги поправить крышу, поднять расшатанный дом, охранять поля и собственность, кормить тех, кто умирает за свободу?