Рос орешник...

Ефим молча отвернулся и зашагал к своей избе. Открыл палисадничек, зашел, снова запер его на вертушку. Возле дверей разулся, стряхнул портянки и, вместо того, чтобы, как обычно, повесить их на перила, скомкал, бросил и торопливо кинулся в избу. Алена испуганно встала из-за стола, дрогнула всеми морщинками своего лица. Ефим неожиданно подскочил к ней, схватил за худенькие, плечи и сильно тряхнул старую женщину:

— Говори! Целовалась с тем басурманом? А? Говори! Ходила с ним в поле? Ходила?

— Ефимушка…

Ефим в первый раз тяжело замахнулся и вдруг… устало опустил руку, так и не ударив. Пустые глаза Алены ничего не выражали, только испуг и удивление.

— А жизнь прошла. — Ефим устало опустился на лавку.

Бездетная их изба была мрачна. А заря малиново плескалась в небе. А заря таяла и исчезала холодно и росно! И млела где-то за лесом. И ласкала мохнатые ели. А потом светилась долго-долго протяжным багряным светом…

ГОРЬКИЙ ДЫМ ОСЕНИ

За дощатым забором в тиши вечерней улицы — незнакомый смех. Я постучался, толкнул скрипучую дверь и увидел на верхней ступеньке крыльца прекрасную Шоколадницу. Смеялась она, а Мишка сидел на теннисном столе, стоявшем посредине небольшого двора, беспечно болтал ногами и рассказывал о наших летних приключениях.

Все сентябрьские теплые дни, как начались занятия в школе, ждал я терпеливо чего-то неожиданного и необычного и тут как-то сразу понял, что я предчувствовал именно эту встречу.

— А вот и он, — протянул Мишка почему-то недовольно. (Не вовремя я возник? Но сам же просил прийти…) — Знакомьтесь.

— Лида. — Девушка вскинула шелковые ресницы. Удивленно?

— Между прочим, у моей кузины завтра, третьего октября, день рождения! Шестнадцать лет исполняется! — сказал Мишка, с ухмылкой поглядывая на мое, видимо, растерянное лицо. — Подарки принимаем с раннего утра и до сумерек.

Едва я дотронулся до нежнейших розовых пальчиков, как из глубины дома появились две женщины. Одна — тетя Нина, мать Миши. Другая, как я понял по оценивающему взгляду, который она мгновенно бросила на меня, когда я пожимал мягкую руку, — мать Лиды.

— Этот мальчик (это я мальчик) учится вместе с Мишей в десятом классе, — говорила тетя Нина, когда они вдвоем осторожно сопровождали девушку по ступенькам на землю. — Он решил, что поедет в радиотехнический. Хороший мальчик. (Сколько можно повторять, что я мальчик?) А наш парень никак не соглашается дальше учиться. Твердит, что хорошо зарабатывать можно и без институтов. А ведь медицина — благороднейшая из профессий.

Наступает в жизни родителей и такое время, когда они, не признаваясь самим себе, начинают говорить о несбывшихся мечтах.

Прошло лишь несколько коротких минут, как я увидел Шоколадницу-Лиду, а уже на асфальте тротуара, на улице, стихли ее почти бесшумные шаги и не отстававшие от них глухие, шаркающие звуки.

— Что скажешь?

— Красивая.

— Вижу, что обалдел. Моя четырехюродная сестра. Или четвероюродная? Как правильно сказать? Что молчишь? — Мишка спрыгнул со стола, взял протянутую тетрадку по химии. — Но не о ней речь. Забыл уговор на сегодня?

— Не забыл. Но только в чужие окна заглядывать как-то неудобно…

— Трусишь?

— Ага.

— Да ты не хочешь просто, а говоришь, что боишься.

— А зачем тогда спрашиваешь?

— Думаешь, пацанва зря болтает?

— Может, и зря.

— Но все же надо проверить, — Мишка сморщил лоб, задумался. — Надо проверить… Слишком много странностей в этом мире.

Я пожал плечами и посмотрел на дверь, за которой исчезла девушка.

— Заниматься будем?.. — Мишка полистал тетрадку. — Не хочешь? Я тоже. Но по алгебре уже сделал. Возьмешь и дома спишешь.

Он исчез в доме, а я вышел на улицу. Она была пустынна. Лампочки на столбах уже зажглись, но небо между домами в конце улицы было еще светлым. Солнце не успело полностью потухнуть, и двойные тени от деревьев лежали на асфальте.

Много странностей в мире — это точно. Медленные длинные дни текут быстро, мелькают, забываются. С первых классов в школе, с первых дней каждого учебного года хотелось как-нибудь проснуться, завести по всем предметам чистые тетради, готовить задания к каждому уроку. Дни шли, шелестели, упорное желание быть сознательным не проходило… И вдруг оказалось, что ты уже кончаешь десятилетку, а за учебники по-настоящему еще до сих пор и не брался…

Через мощенную булыжником улицу угловой дом. Одноэтажный. Как иные вдоль улицы, как и мой, что в квартале отсюда, как и этот, Мишкин, дом. Точиев, старик с густыми бровями, видимо, предчувствуя близкий конец, продал бо́льшую половину, оставив себе лишь крайнюю комнату с отдельным входом. Умер он тихо, что никто и не заметил. Потом рассказывали, что приезжал сын Точиева, который продал и эту комнату неизвестной старушке. Откуда она приехала и когда поселилась, опять никто не заметил. Да и никого это не интересовало. У людей своих забот хватает… Новая хозяйка была слишком одинока: к ней никто и никогда не приходил. Вот единственное, что вначале казалось немного странным. Но и к этому со временем привыкли.

Подошел Мишка:

— Она пришла?

— Видимо, — ответил я, — но еще светло.