Roses and Thorns (СИ)

Мужчина поднял два больших пальца в одобряющем жесте.

Отец всегда так делал.

Боже правый. Это день ее первого отбора.

По правую руку от них сидело трое нетронутых временем вершителей судеб потупивших взгляд на носки собственных туфель. Кажется, кто-то из хореографов, тренеров и независимых судий. Молли не помнила никого из них, и образы прошлого расплывались, но неуклонно выполняли свою работу.

Эхом в памяти отдавалась то, что уже когда-то происходило. Завершенное время мира абстракций и гипотетически человек рядом с ними мог быть ее отцом, живым и невредимым в вариации другой вселенной подвластной собственным законам.

Молли дернулась в их сторону, преследуемая желанием разобраться с тем было ли у нее видение, нарушая главное негласное правило: шоу должно продолжаться.

Сила словно притяжение не дала ей ступить и шаг в сторону. Сильные руки дернули ее вверх, приподнимая на считанные дюймы над землей, как куклу. Угол обзора не менялся, и тело отказывалось слушаться, повинуясь кому-то другому.

Руки, округленные в локтевом и лучезапястном суставахподнялись над головой, резко опустились и проделали это движение вновь. Почти «аронди».

Она хотела вырваться, прекратить движения и опустить руки, почувствовать твердую землю под ногами.

Марионетка.

Вот кем она стала. Безвольная деревяшка управляемая чужими руками. Тонкая леска как паутина заставляла выполнять движения, впившись под кожу невидимыми крючками.

Все были игрушками под властью единого кукловода, который оставался сердцем Дерри.

Ее резко опустили вниз, заставив выполнить непроизвольно «плие». По согнутым в коленях ногам пробежала дрожь напряжения.

У отца была бутылка абрикосового бренди 70-х годов с фигуркой внутри. Ее заводили с нескольких оборотов на радость гостям и отвлечению детей на Рождество, и раздавалась музыка Штрауса «На прекрасном голубом Дунае». Маленькая балерина, нанизанная как жучок на большую иглу, двигалась против часовой стрелки. Красная бархатная юбка, золотые пуанты и такого же цвета корсет. Ее носки никогда не касались дна бутылки, а движения были неизменны. Художник не утрудил себя подарить балерине лицо, а создатель музыкального чуда накрыл маленькую танцовщицу прочным стеклянным куполом, препятствуя попаданию пьянящей жидкости.

Молли в детстве часто играла с этой бутылкой, часами слушая неизменную мелодию. Каждый раз, смотря за тем, как балерина кружится, иногда запинаясь с треском, она хотела разбить прочные стены и даровать свободу. Отец вовремя прервал ее акт вандализма во благо, разубедив, что в реальном мире балерина погибнет и больше никогда не сможет танцевать.

Девочкой Ригс не понимала слов родителя, но последовала им, оставив бутылку в целости, но теперь, в безропотном повиновении она была этой балериной, кружащей вокруг своей оси, намекая зрителям на «фуэте». Голова шла кругом, к горлу подкатывала тошнота и перед глазами образы сменились черными пятнами.

Каллиопа сменилась Чайковским и резко оборвалась.

Молли остановилась и опустила голову, борясь с желанием согнуться пополам и прочистить желудок. Тяжелая рука легла на талию, а другая, перехватив ее кисть, приказала пройти чуть в сторону для поклона публике.

Она попыталась натянуто улыбнуться, учащенно моргая, приходя в норму.

«Полнейшее отсутствие грации»; «Нелепость»; «Это зовется танцем в Америке?».

Недовольные возгласы доносились со стороны судей. Детям было все безразлично. Они смотрели за происходящим пустыми безжизненными глазами, не шевелясь, как будто их могли выпороть за движение.

Молли попыталась поклониться в реверансе, как ладонь в белой перчатке коснулась ее затылка, заставляя склонить голову ниже.

Боже, дай мне высвободиться, и я, блять, клянусь, что сломаю ему руки.

- Они тобой недовольны, Молли, - в голове прозвучал голос клоуна с деланной досадой. – Папочка тоже тобой недоволен.

Сжав губы в тонкую линию, она облизнула их, чувствуя, что помада немного скаталась, потеряв былой вид. Человек, который гипотетически мог быть ее отцом (если бы тот не покоился в сырой земле) в первом ряду, не сводил с нее глаз. Он был хмур и позволил между темных бровей затаиться глубокой морщинке.

Это всего лишь шоу, - говорил папа после первого этапа. – И поражение не сделают тебя хуже, а успех может позволить гордыне затаиться в твоем сердце.

Не поддавайся чарам.

Рыжеволосая женщина поглаживала его руку, сжатую в кулак до побелевших костяшек. Теперь на ней было не застегнутое серое пальто, длинные полы которого касались чуть ниже колен. Пышный бюст был упрятан в платье из черного крепа с корсетом.

- Кто это?

Молли задала этот вопрос мысленно, вновь обведя взглядом собравшихся, она обернулась к Пеннивайзу, чьи глаза вспыхнули золотом.