Roses and Thorns (СИ)

Это напомнило первый показ или пробы или как их называли больше семнадцати лет назад. Тогда Молли находилась по ту сторону занавеса, заламывая пальцы, аккуратно накрашенные розовым блестящим лаком, который смывался теплой водой. Мама все утро приглаживала ей волосы и заставляла съесть хоть что-нибудь.

Отец пообещал лимонный чизкейк, если все пройдет удачно, а в этом он не сомневался.

Но теперь она мало походила на ту запуганную девочку, скрывающуюся между старых тряпок. Полупальцы сменились танцевальными туфлями с открытым носком, напомнившими неудачное выступление в школьной постановке. Ригс получила туда путевку за хулиганство и воспоминания о балетном прошлом, спутанном с гимнастическим. Не так уж много отличий, да?

Почти.

Молли собиралась сорвать чертово выступление, и каблуком забить гвозди в крышку гроба своего партнера с потными ладонями и одышкой после первой танцевальной фигуры. Но по каким-то обстоятельствам исполнила все, что от нее требовалось, и удалилась без лишнего шума, не дожидаясь окончания свистопляски.

Теперь стоя в черных колготках в мелкую сетку и в неудобном платье с корсетом расшитым стеклярусом, шумящим при ходьбе. Будь наряд откровенней, она окрестила бы его выкидышем чертового бурлеска. Все же нужно было отдать должное дизайнеру и глупцу, принявшему решение разрядить ее как рождественскую елку. Благодаря корсету можно легко одурачить, что у нее есть грудь и фигура с пропорциями куклы Барби. Не хватало наивного овечьего взгляда голубых глаз с густыми ресницами.

Молчаливое ожидание как блокаду прорвал свист пиротехники озарившей мрак искрами возникшими откуда-то. Первая ассоциация была с бутылкой дорогого шампанского, которую хорошенько взболтали, перед тем как вынуть пробку, а после пришла мысль о пожарной безопасности и рисках воспламенения в замкнутом пространстве с изобилием тканей. За следующими снарядами зазвучала музыка, проигрываемая на самой медленной скорости с характерным скрипом, действующим на нервы.

Молли сделала шаг назад и задернула просвет, удерживая край в руке, чтобы при возможности вновь глянуть хотя бы одним глазком на происходящее.

… И слезы, и смех.

И смерть…

Свет софита устремился куда-то в сторону, пробуждая природное любопытство и приглушая желание быть незамеченной. Она тщетно попыталась разглядеть очертания или разобрать слова, принадлежащие голосу из музыкальной шкатулки.

Сегодня на арене Пеннивайз – Танцующий клоун и несравненная Молли.

Ее называли гуттаперчевой.

Ослепительный свет был направлен прямо на нее, сталкиваясь со стеклярусом и подобием на драгоценные камни, отбрасывая блики точно солнечных зайчиков. Молли зажмурилась и инстинктивно прикрыла глаза ладонью. Требовалось сделать шаг назад скрыться в коридорах и запереться в крошке гримерной, но занавес таинственным образом испарился, показывая, что все время она попросту стояла в тени, а выход с круглой арены не предусмотрен.

Каждый страх родом из детства и этот занимал чуть ли не лидирующую позицию в списке – боязнь сцены.

Молли ненавидела первые пробы и первые выступления. С последующими тонкая грань между страхом и уверенностью в собственном успехе становилась тоньше и под конец вовсе исчезала, но выйти самой на сцену было подобно подъему на эшафот.

Она медлила, бешеным взглядом обводя скрытые от вида лица зрителей. От ужаса, как и от фактора неизвестности, перехватило дыхание, а сердце, казалось, стучало где-то в пересохшем горле.

Нельзя показывать свою слабость.

Вот к чему она приучала себя с детства. Сначала это было по наставлениям матери, которая убеждала, что хищники чувствуют своих жертв именно из-за слабостей, потом перед жюри, на похоронах отца, в школе, на работе, с разозленным начальством и психопатами. Этой выправке иной раз позавидовал бы всякий, кто стремился прослыть бесчувственным камнем.

Молли испытала дрожь по телу, но заставила себя расправить спину до боли в лопатках, горделиво поднять голову и с силойприжать руки к бокам (после взглянув на ладони, можно различить отпечатки россыпи каменей с костюма), чтобы проделать несколько фальшиво уверенных шагов.

Стук каблуков раздался эхом. Ни гласа, ни воздыхания. Лишь стук как по наполированному паркету и стихающая игра каллиопы вдали.

Знакомый клоун любящий докучать не менялся даже здесь и вместо глупых фокусов, сальто, кульбитов, смешных реплик или что должен делать настоящий цирковой комик по своему определению пристально оглядывал с головы до ног, тем самым прибавляя драматичности моменту с затянувшимся молчанием.

Он сделал шаг назад, и не отводя взгляда, склонился в шутливом поклоне, отторгнув правила реверанса, вытягивая левую руку. Белой перчатки не оказалось, но теперь имелись когти и жесткий волосяной покров, как если бы его рука обрастала шерстью, родня с оборотнем.

Кажется, кому-то попался на глаза невидимый список ее неприязней и старых страхов.